Горожане солнца

— Ну хорошо, земляки, допустим. А мы-то с тобой кто?

Мишата, сбитая с толку, пожала плечами.

— Мы — это мы.

— Мы-то мы, — строго сказала Фара, — но и мы не должны быть бездомными. У всех есть дом, так устроен город. И у меня есть дом. Там бабушка живет. Я ее люблю, но злюсь на нее, потому что она бывает противная. И сбегаю, иногда надолго. Но сейчас уже середина сентября, и вообще-то, пора бы в школу к тому же ходить.

— Подожди, подожди, — вскричала несчастная Мишата, — у тебя бабушка? Это которая колдунья? Мне Пушкин как-то говорил…

— Сама ты колдунья, глупости, — сердито сказала Фара. — Никакая она не колдунья, а завуч в школе.

— А жить? — ошеломленно спросила Мишата. — Где я буду жить? В школе?

Мишата от волнения не могла уже даже сидеть и вскочила на ноги.

— Жить будешь у нас.

— Да ты что? Правда? Там квартира настоящая? А бабушка старая?

— Успокойся, — утомленно сказала Фара, — не бурли. Бабушка не старая.

Вот так и случилось, что на следующий вечер они распрощались с башней и привалили люк кирпичами.

Крыши стояли свежие, умытые дождем, и Мишата с Фарой не торопясь побрели по сырым залатанным склонам. Город шумел внизу так, будто дождь там еще не кончился. Голуби гроздьями жались в чердачных окнах, пока не решаясь вылезти, но вороны уже сидели на шапочках труб или реяли в яснеющей высоте.

Мишата с Фарой залезли в чердачное окно. Спугивая голубей, они пробрались во тьме чердака, полной старинных кукол и птичьих скелетов, спустились в подъезд и тихонько вышли на улицу из соседнего с башенкой дома. Никто их не заметил.

Небо, в изогнутой раме переулка, к тому времени остыло совсем. Оно стояло нежно-зеленое и прозрачное, как стекло, и по мере того, как Мишата с Фарой все дальше уходили от покинутой башни, зелень медленно холодела и звезды проступали из ее глубины.

Начались старые и очень высокие дома, небо постепенно удалялось, и вскоре от него остались крохотные квадратики. В таком городе Мишата была впервые.

Дворы, как огромные комнаты, наполнялись голосами играющих детей и распевом качелей, который на двух своих странных нотах без конца опадал и взлетал опять. Глубокие каменные норы, где была уже включена желтенькая ночь, вели из одного двора в другой.

Миновав множество дворов, Мишата оказалась перед домом Фары. Он был шести этажей, с черными трубами, одна из которых украшалась звездой.

Сетчатый лифт вознес их на четвертый этаж. Пахло тут незнакомо. Фара сказала в тишине лестницы:

— Не вздумай отвечать ни на какие вопросы! Вообще не раскрывай рта. Все, что надо, я за тебя скажу.

К удивлению Мишаты, Фара звонить не стала. Она залезла себе за воротник и вытащила грязный шнурок с двумя заржавленными ключами. Потом поерзала немного в замке, щелкнула, и перед Мишатой открылась прихожая, полная пахучей чужой темноты. Из притворенной двери и напротив в прихожую попадало немного света и музыкального журчания. Фара сняла куртку и повесила ее, не глядя, на крюк, а потом указала Мишате: раздевайся. Но лишь Мишата коснулась пуговиц, из-за двери раздался величественный холодный голос:

— Надеюсь, это ты, Фара?

— Я, — спокойно отвечала Фара, при этом делая Мишате торопящий жест.

Мишата разомкнула пуговицы и уже приготовилась снять пальто, как двери отворились и хозяйка дома свысока глянула на пришельцев.

— Вот она какая! Настоящая статуя! У нас в школе некоторые думают — она манекен. Ощутила жуть? — полчаса спустя кричала Фара, плюясь и отфыркиваясь от воды. — Она у тебя будет выведывать! Да ты, слышишь, не поддавайся! Лучше наври ей чего-нибудь!

Фара сидела на дне ванны, а сверху душ помахивал по ней своим водяным веником.

Струи лились по Фариному лицу, от этого и слова ее пузырились. Какая маленькая стала у нее голова, обклеившись волосами! Зато они оказались очень длинны и очень черны, а кожа была белая и зеленоватая, как у курицы, на ней шевелились пиявки волос, и между тоненьких ребер были заметны удары сердца.

Мишата сидела рядом с ванной на табуреточке. Сидела молча. От Зауча, от их разговора с Фарой, полного ледяной язвительности одной и яростного многословия другой, осталось немного виноватое и тревожное чувство. Но Фара утверждала, что все нормально.

— Она сама виновата! А теперь она потерпит немного и снова примется меня глодать. Я потерплю, да и заново смоюсь. Так мы уже года два живем. В общем, ты не волнуйся, ясно?

Потом Фара вылезла и спросила:

— Ну а ты чего? Надо отмываться, ты как из помойки вся!

— Я буду, только сама себе воду сделаю.

И Мишата залезла в ванну, пока Фара надевала толстый халат. Фара попробовала воду и взвизгнула.

— Совсем овaщела?! У тебя вообще горячей не включено!

— Мне и не надо.

Фара, не в силах смотреть, выскочила из ванной. Мишата домылась одна. Она завернулась в ткани, какие нашла, и покинула ванную. Голос Зауча раздался поблизости:

— Маша, пожалуйста, проходи сюда и садись за стол.

Здесь все сияло. Серебряные зайчики плыли в тарелке, вспыхивали на лезвиях вилок, а ножи лежали не просто так, а на бархатных мягких бумажках.