Горожане солнца

Директор двигался неэкономно, обрушивая на препятствия всё туловище, проламывая, раздвигая, топча. Когда велосипед застревал, Директор, вместо того чтобы отступить и высвободить колеса из ветвей, наоборот, налегал с удвоенной силой, так что елки гнулись, трещали, выворачивались из снега и осыпали Мишату. Дорога между тем окончательно исчезла, и путники лезли совсем уже через чащу.

Но вот впереди появился просвет.

Елочная глушь расселась вокруг Директора, и, выглянув, Мишата встретилась с ледяным взглядом воды.

Она журнала в полыньях на дне снегового овражка, ласково огибала автомобильные шины, пронизывала кроватные сетки… Лес, обрываясь над водой, сразу же начинался на другом берегу. Некоторые елки, не удержавшиеся на краю, лежали прямо головой в тихо бормочущей воде, другие протянули свои зыбкие тела поперек овражка. Пряди елочного серебра легко развевались на закатном ветру. Апельсин и лимон сгорали на небе справа. В полынье мелодично позванивала льдинка, и Мишата закрыла глаза. Призрачные виденья стали медленно затоплять ей голову. Волна озноба, жуткой и сладостной дрожи хлынула по спине, ударила в затылок, подкосила ноги… Понеслись легчайшие наброски комнат, хрусталей, кондитерских жарких запахов, серебряного позванивания, густых мелодий и голосов. И чем они делались яснее, громче, тем легче делалась Мишатина голова, невесомее, невесомее, как воздушный шар, и тело теряло в весе… Но тут колени ее стукнулись друг об друга, пальцы левой руки согнулись, погрузились в снег, и она очнулась. На светящемся снегу оврага шатался Директор, огромный, черный, растопыривший крокодильи руки. Он пытался подобраться к упавшему цилиндру, который лежал возле самой воды. Качаясь на одной ноге, Директор зацепил цилиндр рукоятью зонта. Мишата слабенько улыбнулась. Цилиндр вернулся на голову.

— Здесь можно перейти, — объявил снизу Директор, — заночуем на той стороне, в овраге сквозняк.

«Да, — сама себе сказала Мишата, — тут нельзя останавливаться. Никогда не понимала зимней воды, спящей с открытыми глазами. Возле нее, наверно, холодно ночевать».

Но, перебираясь через овраг, Директор все-таки провалился в воду, и велосипед намок, и рюкзак.

Пришлось развести костер. Мишата разгребла снег, которого тут было по колено, и докопалась до земли.

На этой земле, а вернее, на сморузлом и ржавом слое хвои разожгли костер, подгребли несколько елок, чтобы прилечь, поставили велосипед для защиты от ветра.

Все делали молча. Директор вынул половину оставшейся со вчерашнего ужина утки и разогрел, нанизав на проволоку. Потом они ели, отрезая куски Мишатиным ледяным ножом. Этот нож самозатачивался, непрерывно подтаивая в горячем веществе, и, имея всегда остроту лезвия ровно в один атом, рассекал кости, словно воздух. Мишата, поработав ножом, передавала его Директору, и тот брал, стараясь не коснуться ее пальцев. А когда наставала пора отдавать, он не протягивал Мишате нож, а клал рядом на снег.

А потом они долго сидели, уткнувшись взглядом в огонь. Брюки Директора висели на проволоке, вывернутые наизнанку, обстреливаемые еловыми искрами. Мишата увидела, что директорские карманы пятипалые, сделанные из вшитых целиком перчаток. Пальцы топорщились, и брюки шевелились в дыму, словно нелепая дичь. Директор порой вставал, осторожно ставя костлявые лошадиные ноги, и поворачивал велосипед другой стороной, чтобы тот оттаивал равномерно. И снова сидели тихо.

— Не сиди, — сказал наконец Директор своим коленям, — ложись спать.

— И вы ложитесь.

Директор повернул к ней освещенную половину лица и сразу опустил глаза.

— Если мы ляжем оба, кто останется сторожить?

— Но ведь вам надо поспать.

— В середине ночи я тебя разбужу, ты подменишь.

— Ну уж нет, — сказала Мишата, — вчера вы говорили то же самое, а в результате я спала всю ночь, а вы бодрствовали.

— Мне было необходимо дать тебе отдохнуть, — сухо объяснил Директор. — Ты ищешь паровозик, тебе нужно иметь ясное сознание.

— А вам не нужно ясное сознание? Это вы за все в ответе, не я. Вам нужно о себе заботиться не меньше, чем обо мне.

— Что, дитя, — тяжело усмехнулся Директор, — опасаешься, у меня помутится разум?

— Конечно, нет, — серьезно ответила Мишата, — просто я не хочу, чтобы вы меня обманули и не спали вторую ночь. И потом, — добавила она, — я считаю, сегодня можно и не стеречь. Партизаны не знают леса и боятся его. В своей одежде они живые мишени. По лесу ко мне никто не подберется незамеченным. И вообще, партизаны, я давно убедилась, беспечны во всем…

— Опять просторечия, опять эта дикарская легкомысленность, — сморщился Директор. — «Партизаны», «беспечные… Хоть мы не в городе — да! — не забывай, Иванова, мы в окраинных землях, где зло ослаблено, но добрые силы отсутствуют вовсе. И потому даже слабое, сравнительно с городом, зло царствует тут, царствует тут…

Он сказал это и замер, подняв кверху замерзший перст, со значительностью глядя на Мишату. Та задумчиво сжимала и разжимала над огнем пальцы босой ноги.