Горожане солнца

Глава вторая. Героям приходится забыть об отдыхе и разбить стекло

Мир лежал в беспамятстве ночи. За спиной в полгоризонта стояло багровое зарево.

Пылало восемнадцать секторов свалок, обочины дорог, перелески, мусорные хребты, масляные ручьи. Долина медленно затоплялась коричневой водой. Ветер гнал через холмы лохматые, дикие табуны пламени. Гул поднимался в небо, смешанное из черного и розового дыма.

А спереди, из тьмы, с горизонта, вытягивался угрожающий вой. Вдали, у перелеска, выползли лучи света и синие вспышки. Вот они скрылись, появились опять… Огни выскочили впереди, за ними еще и еще… Путники бросились в сторону, в снежную канаву.

Другого укрытия не было. Внутренний склон канавы хранил изогнутую тень, недоступную свету с дороги. Мишата, не повредив нежную поверхность сугроба, прыгнула и вонзилась в самую середину тени. Но Директор зацепился ногой за дорогу и упал поперек, пробив сугробий хребет. Велосипед остался на дороге. Директор закричал, но вой партизанских машин утопил его крик. Мишата распласталась по стенке канавы, стараясь сплющиться, сколько возможно, и приоткрыла правый глаз.

Ночь над головой лопнула. В воздухе летел велосипед, поворачиваясь с боку на бок. Громадные кубы машин стали перелетать через Мишату. Вой их был невозможен. Сквозь фонтаны безобразного снега мелькала кровавая броня бортов с намалеванными белой краской знаками и заклятьями, на крышах поворачивались смертоносные трубы, извивались черные змеи шлангов, а между ними ослепительно вертелись мельницы синего света. Секунды вытянулись и медленно рвались, как резина, и Мишата ждала, что вот ударят тормоза и со скользящих машин посыплются топоты и крики партизан… Но машины промчались мимо, и ночь начала медленно сворачиваться назад, меркнуть, тухнуть, опадать… Велосипед рухнул в снег.

Спустя еще минуту они шагали, трусили, бежали на цыпочках по дороге. От усталости Мишата шаталась и Директор шатался тоже. Он пробовал катить велосипед, но тот, изогнутый и помятый, все время съезжал в канаву, словно испугался навсегда и мечтал лишь об укрытии.

— Скоро они приедут на пожар, — сказала Мишата, — и обнаружат, что нас нет.

— Да, — ответил Директор.

— Тогда они бросятся в погоню.

— Да, — сказал Директор.

— Нам надо срочно искать укрытие на день. Но я боюсь, здесь нету укрытия.

— Нет.

— Значит, остается бежать быстрее.

— Бежим.

И они побежали быстрее, быстро, как только могли. Но безнадежен бег по декабрьским пустырям. Их просторы подымаются и тянутся к небу, словно равнодушные ладони, предлагая двух иззябших и обугленных путников любому глазу, что пронзает окрестность.

Теперь Мишата с Директором знали, кто устроил на них охоту. Красные партизаны! Поработители пламени! Свирепый партизанский род, от одного упоминания которого трепещут жители развалин и недр! Сейчас, облаченные в несгораемые шкуры и белые черепа, партизаны душили огонь и рыскали среди елок, а может быть, уже перегородили дороги, окружили поля.

До Старого города, в котором можно найти безопасное укрытие, оставалось не меньше двух дней невыносимых тягот, и эти два дня предстояло провести в пустынях и бесплодных землях мертвого города, спального города, населенного партизанами и рабами Часов, что живут не просыпаясь.

Они шагали, пока над фабриками и могильниками восточной стороны не открылась зеленая щель для утреннего ветра. Все чаще стали перекрякиваться над полем вороны. Директор, упав в шестидесятый раз, так и остался на четвереньках.

Пряди его длинных, с проседью локонов облепили потные провалы лица, но сам он трясся от холода. Мишата посмотрела назад, на борозду следов Директора, которая постепенно уменьшалась вдаль, но никак не могла скрыться из глаз, опять и опять возникая на склонах пригорков, бесконечная, как бормотание сумасшедшего.

— Я придумал, — сообщил Директор в сугроб. — Сейчас мы пойдем на станцию и сядем в поезд. Да, да, сядем в поезд. Опасно, самоубийственно? Не перебивай. Этого от нас никто не ожидает, никто. Они думают, мы слишком хитрые, чтобы решиться на безрассудство. Мы воспользуемся их заблуждением. Вставай. — Хотя Мишата стояла. — Вот так и вот так. Вперед, вперед.

Он покачнулся туда-сюда и, перебрав тяжкими ногами, пошел.

К рассвету они добрались до пустынной, полностью обесцветившейся за ночь станции. И сели в подошедший поезд. Сначала устроились на велосипеде, но было неудобно, да и земляки обращали внимание. «Будем как жильцы», — приказал наконец Директор и уселся прямо на лавку. Мишата рядом.

Директор дрожал от напряжения, как барабанная шкура, а Мишата вдруг успокоилась. Настолько, что глаза немного скисли и в правом защекотала слеза. Но Мишата сжала веки, раздавила слезу и размазала по щеке.

Поморгав, она стала смотреть, как убегают и исчезают в окне навсегда тоскливые виды.

Несмотря на ранний час, в вагоне набралось множество земляков, и некоторые уже стояли, не добыв себе места, — всех спозаранку гнала куда-то беспощадная воля Часов.