Горожане солнца

— У вас что, мужчина?

Спросил, закрыл рот и за остаток секунды, протяженной, словно осиновый клей, Мишата протиснулась мимо велосипеда и встала у Директора под левым боком, пальцами чувствуя лед ножа. Директор выдвинул Мишату перед собой.

— Гляди, — размахнулся над ней громовой голос, — на то единственное, что у меня есть, и ужаснись, проклятый пожиратель времени, узревая свой предел и свою погибель!

Тишина повисла в вагоне. Пограничник, не изменившись в лице, смотрел на Директора из-под фуражки, кивал головой, будто даже с пониманием, и жевал, жевал. Только взялся руками за пояс, где висела сонная дубинка. Перекатив во рту свое лакомство, он нагло приказал:

— Проездные документы предъявляем.

— Ха-ха, — полногрудно рассмеялся Директор, — тебе ли, хроноглот, не знать, что мои документы писаны ржавчиной по древней броне и бронзе, а ее — инеем и зарей во всех окнах рассветной стороны мира?

Пограничник задумчиво перекатил жвачку обратно за левую щеку.

— Кто тут тебе хромоглот? — спросил он, нащупывая дубинку.

Но свистнула сталь, и шпага, освобожденная из обугленного зонтика, протянулась меж Директором и пограничником.

Рядом стоящий болдуин уронил щипцы, и белая бумажка, нежно порхая, скользнула куда-то за скамейки. Словно стон пронесся по вагону.

Пограничник, жуя теперь быстро-быстро, тихо пятился, а директор наступал, не забывая подталкивать за руль велосипед. Кончик шпаги поплясал и успокоился, нашел воротник пограничника под самой шеей, уперся и, совершив пол-оборота, навернул на себя немного материи. Между тем пальцы пограничника дергали и трепали кожаный намордник пистолета.

Но раздался голос:

— Растопырь руки! — и руки, приподнявшись, застыли.

— Обеззараживай, Иванова, — приказал Директор.

Она сделала четыре маленьких шага к врагу, выдернула из кобуры-намордника тяжелое оружие и чуть не выронила.

— Направь, — сказал Директор, чуть повернув к Мишате голову, — направь отверстием на жильцов и, если кто бросится, нажимай на крючок, только держи повыше, чтобы их испугать, но по-настоящему не опалять, ведь они все несчастны, — учил Директор в тишине. Эта тишина напоминала тишину класса, а Мишата чувствовала себя будто у доски, одна, на глазах у всех. И она выполнила задание.

Чуть вытянув шею, она выглянула, далеко ли другой болдуин, и увидела его в толпе: белого, с кривыми губами. На миг оторвав правую руку, она погрозила ему пальцем. Директор тем временем произнес:

— Теперь ты, второй прислужник, покинь уже бесполезного тебе стража и сорви рукоятку тормоза, да-да, эту, в красненькой рамке. Иванова, предстоит рывок, прими позу.

Мишата повернулась левым боком вперед и распустила в ногах и спине все мышцы. Сразу вслед за этим хлестнул оглушительный свист!

Пол со страшным упорством потянул Мишату за ноги, но она выгнула тело, как лук, и не упала и даже не пошатнулась, толпа же земляков перекосилась и провалилась куда-то в сторону. Пограничник рухнул на пол. Поезд стремительно терял ход.

Директор оторвал шпагу от лежащего пограничника, шагнул, борясь с ураганом падения, взял у Мишаты пистолет и рукоятью со всей силой ударил в стекло раз, раз и еще. По стеклу разбежались трещины.

Небо за окном таяло. Директор схватил велосипед и стал бить искореженной рамой в окно — оно провалилось. Мишата взобралась на лавку, выглянула. Высоко… Пустырь, на горизонте дома… Она обернулась внутрь вагона. Пограничник лежал на спине, еще жуя, хотя медленно. Вдруг он перестал жевать. Губы его вспухли, и что-то розовое показалось между ними и стало расти. Мишата замерла. Пузырь скользко-розового цвета увеличивался с каждой секундой. У Мишаты на миг помутилось в голове. («Ведь это не может быть сердце? Ведь Директор не мог его проколоть?») Но тут пузырь щелкнул и съежился. Мишата вздрогнула и прыгнула.

Она расшибла колено о велосипед. Директор рухнул сверху и пробил ногой несколько спиц заднего колеса. Хромая, взбивая снег, он навьючил велосипед и, орудуя шпагой словно тростью, зашагал туда, где на горизонте качался город. Мишата оглянулась. Поезд, чудовищно длинный, стоял в снегах, разбитое окно чернело в пасмурных волнах утра. Мишата напоследок погрозила пистолетом и, отвернувшись, захромала прочь. Поезд удалялся, уменьшался, никто из него так и не вышел.

Глава третья. Опасно ходить ночью по черным лестницам

«Сгореть, но найти! Сгореть, но найти! Вот они, слова, которые раздались во мне при первых отблесках пожара. Но со вторым отблеском обрушилась на меня иная страсть и испепелила мой несчастный разум. Обнаружить паровоз! Уничтожить Часы! Вот решение, вот лечение, а то, что предает во мне мое дело, — вырвать с корнем из сердца, а если не поддастся — и сердце вырвать!» — прочла Мишата и вырвала следующий лист. Хлам, собранный на полу гаража (они провели здесь изнурительный день, дожидаясь сумерек), никак не разгорался.

Но пора уже было идти. Директор завязал ей глаза и раскрутил на месте.