Горожане солнца

— Многие подземные тропы оканчиваются под крышами.

В темноте слабо засветились глаза.

Мишата содрогнулась: впервые таинственное подземное существо оказалось от нее так близко. Побыло один миг и поблекло в метели.

— Почему он не поприветствовал нас, не сказал ни слова?

— Все уже обговорено, а они не тратят слов. Следуем за ним.

Уже торопясь к выходу, Директор приказал:

— Последний переход, и отдохнем. Терпи. И не забудь про повязку.

Следы, оставленные директором и бледным языком, затягивались прямо на глазах. Две тени пробирались к неясным желтым фонарям. Мишата натянула повязку.

Она почувствовала, как двинулся Директор, и ноги понесли ее вперед. Кое-как она догнала велосипед и взялась свободной рукой за багажник, чтобы сослепу не пропасть. Они вышли со двора через арку на улицу, повернули и начали восхождение в гору метели.

Ее затягивала дрема, но надо было отсчитывать фонари, разгорающиеся и тающие под веками каким-то лесным березовым светом, понимать легкие нажимы — указания велосипеда и ощущать языка, нервно зыблющегося шагах в двадцати, почти размытого вьюгой.

И скоро опять стало твориться что-то не то.

Их проводник вел себя все более странно. Уже два раза он останавливался, и им тоже приходилось стоять. Потом резко менял направление, так что едва не терялся, или начинал вдруг двигаться вспять, и приходилось опять проходить одну и ту же арку или красться в обратном направлении вдоль белой стены, отвратительно ярко освещенной фонарем «яшкой». Тогда проводник шарахался в тень. И они тоже прятались, падали, как и куда придется. Директор стал нервничать.

Мишате пришлось снять повязку — назревало что-то тревожное. Кругом громоздился мрак, пустыня, нежилой полуночный мир, оглушенный непогодой. Язык впереди метался, и Мишата вспомнила: ветер! Ветер, который преграждает путь в любом направлении! Она крикнула Директору, когда они в очередной раз присели за колоннами, что вырастали прямо из молодых сугробов:

— Куда мы ни повернем, ветер дует в лицо! Нам препятствуют, за нами наблюдают! На нас могут напасть в любую секунду!

— Папаха, пагода, колдобина-губа, — гулко проклинал из тени директор. Воротник его фрака, космы, цилиндр пропитались пургой и срослись в ледяное целое, пальцы застыли и превратились в продолжение велосипедного руля.

Язык поднялся из сугроба, они вскочили следом, и тут он оглянулся, крикнул и побежал.

«Неужто?» — мелькнуло в мыслях Мишаты.

Крутанувшись на пятке, она мгновенно пересчитала дворы, переулки, расщелины, откуда могла прыгнуть опасность, ничего не увидела и бросилась за Директором, который на ходу обнажал шпагу. По его примеру она нащупала за пазухой пистолет, сжала рукоятку и побежала так, поскольку вытащить оружие не было возможности.

Ночь стонала, свистела, выпрыгивала из самых неожиданных мест. Над багрово горящими рекламами крыш взмывали раскаленные вулканы снега… Язык кинулся в переулки, во дворы, замелькали разнообразные оттенки темноты, замороженные в форме углов, закоулков, арок, тупичка с хлопающими крышками помойки. Здесь, споткнувшись о снежный смерч, язык упал. Директор с Мишатой подбежали ближе. Задыхаясь, Мишата вырвала пистолет, и они закружились с Директором спиной друг к другу с оружием наготове, но, кроме железного хлопанья, лязга и завывания ночи, не было ничего. Язык лежал, закрыв голову руками и стеная.

— Может быть, — крикнул Директор, — это пурга его истязает: в тоннелях метро ветер всегда тепел и дует в одну сторону…

Ноги Мишаты подкосились, и она опустилась на колени — хоть полминуты так постоять, хоть немного выровнять дыхание…

Директор крикнул ей:

— Нет! Не смей! Надо спасаться, бежать, ведь мы даже не знаем, что происходит!

Тогда она поднялась.

— А язык? Не бросать же его?

Тот застонал еще горше и пополз куда-то.

— Куда это он? — растерянно спросил Директор. В углу тупичка что-то чернело — лазейка в подвал.

Они дотащили языка до подвала и спихнули вниз, а сами, не сговариваясь, повернули туда, куда двигался ветер…