Горожане солнца

Черный предутренний час бросил их, онемевших, каменных, примерзших навеки к велосипеду, к подножию старой водонапорной башни. Пока Директор бил в дверь всем, чем мог — головой, кулаками, башмаками, — Мишата стояла на коленях, а мысли ее, скрюченные пургой, выпрямлялись, светлели и росли все выше и выше. Но тут Директор стал ее дергать, трясти, и она опять провалилась в свое ледяное тело. Кое-как встав на ноги, она увидела раскрытую дверь и за ней свечу в иссохшей руке. Дверь пропустила их, ночь захлопнулась. В головокружительной высоте пространства вращались тени лестницы-позвоночника. «Подъема я не выдержу», — подумала Мишата, но одновременно с этим поднималась и поднималась. Потом, она не помнила как, кругом оказалась комната, и Директор, весь в оперении вьюги, бессильно царапал себя, пытаясь освободиться от тяжких снежных доспехов… Порванная пелена забытья срасталась, и Мишате приходилось с трудом рвать ее снова. Она села на что-то мягкое — это оказался ворох плюшевых медведей, — сняла одежду, как кожу, последним усилием втянула ноги, завернулась в одеяла, почувствовала тепло и медленно исчезла.

Сказка про Бормотехника

Была в городе старая водокачка, а на ней жил старый-престарый Бормотехник.

О его существовании не знал никто. Полсотни лет назад стихло и развеялось последнее слово, которое Бормотехник произнес человеку — Председателю. Утро было солнечное. Председатель, заслонясь от солнца рукой, пытался через стол разглядеть Бормотехника. Тот стоял в тени кабинета, в углу. Оба молчали.

Бормотехник тогда работал распределителем тока в службе «Мосгорсветло». За три дня до того Бормотехник, замечтавшись, запутался: повернул неверно электрокран, и зеленый ток для пешеходных светофоров потек в фонари. Всю ночь город освещался зеленым светом, октябрьская листва стала опять июньской, встречные дамы превратились в русалок… Но был истрачен полумесячный запас зеленого тока, а новый нельзя было достать скоро. Пешеходным фонарям нечем стало преграждать дорогу машинам, люди ходили только вдоль дорог, а машины так чудовищно размножились, что валили сплошным потоком и лезли даже на тротуары.

— И что же мне сделать с тобой, Капитонов? — устало спросил председатель и откинулся в кресле. — Или выкидывать совсем, или, в виде исключения, на время спустить тебя вниз, погонщиком, чтоб ты сам все это расхлебывал?

И он, отняв руку от бровей, указал в окно. Там воздух дрожал от автомобильного рева, и два регулировщика, изнемогая, колотили своими жезлами по рылам и крупам обезумевших машин. Техник стоял, глядя вообще.

— Выбирай, — сухо завершил Председатель, — либо берешь белeдын, либо мы расстаемся. Ну?

— Нет, — угрюмо выдавил Бормотехник. Больше он ничего не говорил, а его никто и не спрашивал. Через пять минут он оказался за дверью в старом оранжевом жилете, штопаной фуражке, и всего-то при нем было вещей, что полупустая кожаная торба с затупленными инструментами, которые застучали, когда он побрел, словно кости.