Горожане солнца

На горизонте медленно появились дома и поплыли мимо, плоские, в мелкую клеточку светящихся окон, похожие на огромные настольные игры с беспорядочно брошенными цветными фишками. Ближе к насыпи железной дороги тянулся другой город, из бесчисленных жестяных избушек, где содержались автомобили, рабы людей. Земляков набивалось все больше. Директор нашарил под лавкой и протянул Мишате мелко исписанный лист — газету.

— Читай, — велел он полушепотом, — все это делают, а мы нет, на нас и так посматривают. Лица заодно прикроем.

Мишата взяла газету, но читать не стала, а прижала виском ледяное стекло и попробовала, прикрывшись газетой, дремать.

Рассвет холодил ей голову, и, забываясь, она видела другой рассвет, сырой и оттепельный, рассвет того дня, когда они с директором только начали путешествие. Директор тогда еще был другой, не этот угрюмый чудак, а тот, что представал в сказках и легендах — поэт-император, великий и могущественный. Он сиял радостью, наблюдая за Мишатой, берег ее и восхищался ею… Он не мог пройти мимо водосточной трубы, не выколотив из нее зонтом ледяной обвал… Он постоянно менял маршрут путешествия. Мишата вносила изменения в карте, расстелив ее на директорской спине, карандаш продавливал сырую бумагу, ветер заворачивал углы. Воробьи засыпали чугунные ограды, как пригоршни гречки, а по тротуару ходили голуби, видимо, за тысячи лет городского житья принявшие цвета раннедекабрьского асфальта — белое, серое, бело-серое… Ледяная глазурь покрывала тротуары; бродячий продавец зеркал поскользнулся на круче Даева переулка и разбил товар. Осколки зеркал ехали вниз по льду, в них бледно вспыхивало небо, кружилась Мишатина голова…

По всей длине дорога блестела, стояла на собственном отражении, только мутном, словно палитра, где подбирались по очереди цвета окружающих зданий… На Красной площади, главной площади города, при входе увидели вечных солдат у огня, а потом увидели, как бьют сосульки: один партизан спускал с крыши веревку, на середине ее имелся одудок чугуна, а нижний партизан с лестницы взмахивал концом веревки и бил одудком в огромные многорогие стинцеи, висящие над карнизом второго этажа. Ледяные осколки летели вниз, а удары в дом совпадали с ударами огромных башенных часов. Мишата сначала даже вздрогнула от колокольного отзыва дома, а Директор сказал: куранты оттепели. Но Мишата не могла терпеть злодейства. Она кинулась и ледяным ножом отрубила у лестницы перекладины, партизан закричал «а-а-а-а», но не упал, а полетел, полетел горизонтально над крышами. Директор с Мишатой бросились бежать… И как весело было, как смеялся и сердился, поскальзываясь, Директор, как легко ему верилось, что они вдвоем с Мишатой немедленно отыщут паровозик, наверняка он на елочных свалках, а может, под землей, но он найдется, и сколько будет впереди чудесных приключений, а тоски, ужаса, изнеможения не будет… не будет… «Я посплю, посплю сейчас и опять от них вылечусь», — строго кивала себе Мишата. Но ей дали поспать минут восемь, не больше.

Ощущение беды, словно сквозняк, прохватило ее навылет.

Беда приближалась неумолимо. Беда хлопала дверями вагона, беда пускала шепот и оживление в толпу жильцов, поворачивала лица и вытягивала шей, гнала сквозь вагон к спасительному выходу.

Директор привстал. Мишата дернулась было, чтобы оглядеться, но Директор придержал ее и сунул зеркальце заднего вида. Она подняла зеркальце помертвевшими пальцами и, немного повращав, вдруг столкнулась с безжалостным глазком болдуина. Тот шел в проходе, тусклый, всезнающий, и толпа с почтительным Шорохом расступалась. Миг — и стальные орлы болдуинской формы проплыли мимо Мишаты, и бежать было поздно. Она поглубже всмотрелась в зеркальце. Там шли еще двое — болдуин и вооруженный пограничник.

— Как же они догадались? — удушливо произнес Директор. Его пальцы, дрожа, еле вращали рукоять зонта.

— Вряд ли догадались, — быстро прошептала Мишата пересохшим голосом, — видите, до чего скучные. Обычная проверка, я такую видела… Они не знают, что на нас наткнутся…

Директор кивнул. Он встал, она тоже встала не раздумывая. Он указал ей на саквояж, а сам потянул велосипед. Она послушалась. Облизнула сухие губы. Хорошо, что их всего трое. Вдруг ей на миг припомнилось, что впереди мелькал еще оранжевый жилет. Четверо? Толпа загораживала, не давала рассмотреть. Мишата втиснулась за велосипедом в самый проход и, вытянув шею, исподтишка бросила взгляд: нет, это не с болдуинами, это какой-то сам по себе дремлющий партизан. Сразу стало как-то легче, но ослабли ноги, и, как пот, выступила на всех внутренностях тошнота. Так стало скверно Мишате и мутно, так задохнулся пустой желудок, что она, может, и пошатнулась бы, не будь кругом тесной толпы.

— Готовься! — приказал, полуоборотясь, Директор

Почти перед ним, на расстоянии двух-трех земляков, двигались фигуры врагов.

Директор протискивался направо, начиная обход болдуина. Тот занимался изучением бумаг какого-то земляка. На миг показалось: пройдем!

Но пограничник, подпиравший болдуина, протянул руку и ткнул пальцем во фрак Директора: