Горожане солнца

— В снег! — пронзительно закричала Мишата. — Бросайте меня, зарывайтесь в снег!

И прыгнула.

За секунду перед прыжком она заметила слева темную область, не подверженную огню.

То была громадная башня елки, вздымавшейся надо всем лесом. Небольшая снежная опушка, окружающая елку, к счастью, пустовала. Но огонь уже полностью объел лес вокруг, и оттуда поперек опушки стали валиться деревья, одно за другим, и по ним, как по мостам, огонь побежал на огромную елку.

— Кремлевская! — громогласно объявил Директор, поднимая безумную руку. — Мы в самом центре леса!

Голос его был смыт волной грандиозного гула. Подожженная с десяти сторон, кремлевская елка превратилась в огромную пылающую свечу. Словно солнце взошло над ночной равниной.

И, не выдержав своего превращения, елка пошатнулась и стала медленно падать. Мишата вцепилась в Директора, чтобы повалить его в снег, но тот оттолкнул ее, и она упала.

Он наступил на нее ногой, не давая подняться, а сам замер во весь рост с велосипедом, поднятым на вытянутых руках. В последнюю секунду Мишата разглядела его лицо, хмурое, капризное, с по-детски выпяченной губой. Пылающее небо обрушилось.

Но Директор не упал.

Елка свалилась сбоку, только хлестнув по нему огненными ветвями.

Тогда Мишата из-под ноги Директора стала кулачком бить его по дымным коленям. Но тут что-то обжигающее рухнуло между ними, и Мишата, извернувшись всем телом, ушла на снежное дно.

Снег, облепивший ее, моментально растаял и пропитал всю одежду живительной влагой. Мишата открыла глаза, больные, кислые, слепые, и снег промыл их и исцелил.

Мишата тихонько поползла туда, где, по ее подсчетам, лежал Директор. Судя по нарастанию в окружающей мути закатных тонов, пожар усиливался. Когда наверху опрокидывалась ель, Мишата видела чуть различимое движение теней в снеговой толще, а потом чувствовала толчок. Раскаленные головешки медленно опускались, прожигая себе дорогу. Потом она попала на мелкое место — макушку моментально припекло до боли. К счастью, дальше оказалась глубокая впадина. Рванувшись в нее, Мишата остудила горелую макушку, но потеряла направление. Между тем спине делалось тепло, потом теплее, потом горячо и еще горячее. Снег все оседал и уплотнялся.

«Дышать уже нельзя, — сказала себе Мишата. — Что же, потерплю, сколько получится». И она попыталась прекратить в себе всякую жизнь, даже мышление, чтобы только на подольше растянуть оставшийся воздух. Потом мир вокруг Мишаты стал угасать. «Или это пожар кончается, — сказала она, — или я… Пора».

И она села. Воздух хлынул в нее со всех сторон, перемешанный с пламенем, темнотой, дымом и пеплом. Пока он со свистом рвался в нее через все отверстия, она сидела ошеломленно, но когда наконец давление воздуха внутри нее и снаружи пришло к гармонии, она стерла с лица снежную кашу и осмотрелась.

Пожар откатился дальше, в сторону, раскинув, сколько хватало глаз, рубиновый ковер. Лес исчез, и ночной ветер ходил теперь свободно, раскаленными волнами горяча уголья. Елки догорали на весу. Тлели останки бумажных серпантинов и рогатые флажки, шевелился снег, он был засыпан пеплом, пепел также покрывал лужи, и нельзя было отличить твердь от лужи, пока ветер не возбуждал рябь. Все время попадая в лужи, Мишата нетвердо пошла отыскивать Директора.

Почти сразу на глаза попался пузырь, по поверхности которого причудливо извивалось тление и испускало ядовитый туман. Это догорал рюкзак.

Мишата упала на колени и принялась отгребать горячий снег и пепел, пока не появилась сначала рука в обугленном рукаве, потом плечо, шея и наконец мокрый зажмуренный глаз.

Директор лежал живой, но без сознания. Ветер дул на его обтаявшую голову и холодил ее.

«Скоро очнется», — подумала Мишата, а пока стала собирать, что могла: и зонт нашла, и велосипед, и саквояж. Все было цело, только у велосипеда сгорели оболочки колес и немного — сиденье.

Она отволокла все это поближе к Директору и заглянула в ямку. Один глаз был уже приоткрыт и моргнул.

Мишата присела.

— Михаил Афанасьевич! Мы спасены!

Глаз смотрел сквозь нее, припоминая. И вдруг заволокся сумраком. Директор закрыл свой глаз обратно.

— Чего это вы закрыли! — затормошила его Мишата. — Открывайте! Все кончилось!

Но глаз закрывался все горестнее, все крепче.

— Вы жалеете паровозик, что ли? Не надо! Его тут, может, и не было! Главное — мы спасены!

— Мы погибли, — прохрипел из-под снега Директор.

— Ну что вы! Поднимите голову, посмотрите — пожар перестал.

— А я буду гореть вечно!

— Да что же это! — вскричала Мишата. — Или вы хотите, чтобы нас поймали? Они зажгли лес, чтобы нас погубить, и теперь обязательно пойдут искать наш пепел. Надо уходить, и поскорее, здесь становится опасно.

Тогда наконец-то Директор сел. Хватаясь за воздух, нащупал ноги и выпрямился. Огляделся. Молча указал на велосипед, саквояж и зонт. Подобрал и нaвьючил все это, пошатнулся и побрел прочь, давя потухающие угольки, увязая в горелой смеси. Цилиндр его поник. Мишата ступала следом, осторожно прислушиваясь.