Горшок золота

Узенькая тропа вонзалась в его дорогу под прямым углом, и Философ, подходя к перекрестку, услышал сутолоку и шум толпы, топот, каченье и скрип колес, и протяжный неумолчный гул голосов. Через несколько минут он поравнялся с той тропой и углядел осла и телегу, заваленную горшками да сковородками, а рядом шагали двое мужчин и женщина. Мужчины и женщина разговаривали громко, даже яростно, а осел волок телегу по дороге без всякой помощи или управления. Пока вела дорога, он по ней шел; когда возникнет перекресток, повернет направо; если скажут ему «тпру» – замрет, скажут «назад» – попятится, а понукнут – опять тронется вперед. Такова жизнь, и если усомниться в этом, отведаешь палки – или сапога, или камня, а если идти себе дальше, ничего не происходит, в том и счастье.

Философ поприветствовал эту процессию.

– С Богом вам, – произнес он.

– С Богом и Марией тебе, – отозвался один мужчина.

– С Богом, да с Марией, да с Патриком тебе, – сказал другой.

– С Богом, да с Марией, да с Патриком, да с Бригид тебе, – сказала женщина.

Осел, однако, не молвил ни словечка. Поскольку слово «тпру» в беседе не возникло, он счел, что все это его не касается, а потому повернул на новой дороге вправо и двинулся дальше.

– Куда путь держишь, незнакомец? – спросил первый мужчина.

– Держу путь к Энгусу Огу, – ответил Философ.

Мужчина глянул на него коротко.

– Что ж, – произнес он, – чуднее не слыхал я слов. Гляньте-ка, – воззвал он к остальным, – этот человек ищет Энгуса Ога.

Другой мужчина и женщина подошли поближе.

– И чего же тебе надобно от Энгуса Ога, господин Голубчик?[40]

– О, это дело особенное, – ответил Философ, – семейное.

Несколько минут все молчали и продолжали шагать следом за ослом и телегой.

– И откуда же тебе известно, где его искать? – вновь спросил первый мужчина. – Может, нашел ты запись о том, где он живет, в какой-нибудь старой книге, или же вырезано оно в камне?

– Или нашел ты посох Амергина или Оссиана в болоте, исписанный знаками сверху донизу?[41] – спросил второй.

– Нет, – ответил Философ, – бога навещают не так. Делать надо вот что: выходишь из дому и отправляешься прямиком прочь в любую сторону, чтобы тень была позади тебя, лишь бы к горе, поскольку ни в долине боги жить не станут, ни на равнине, а только в местах возвышенных; а затем, если бог пожелает, чтобы ты его увидел, к его рату[42] ты двинешься, не плутая, будто знаешь, где он, ибо поведет тебя бог вдоль воздушной нити, что тянется от его обиталища туда, где ты есть, где б ни был ты; а коли не желает он, чтобы ты его увидел, никогда не найти, где он, хоть год иди, хоть двадцать лет.

– А откуда ты знаешь, что он хочет видеть тебя? – спросил второй мужчина.

– Почему бы ему не хотеть? – спросил Философ встречно.

– Может, господин Голубчик, – сказала женщина, – ты из тех, которые святые – которые богу любы.

– С чего мне быть таким? – спросил Философ. – Богам люб человек, хоть святой он, хоть нет, если он попросту приличный.

– А, ну таких-то навалом, – заметил первый мужчина. – А что у тебя там в котомке, перехожий?

– Ничего, – ответил Философ, – только полторы ковриги, испеченные мне в дорогу.

– Дай кусок твоей ковриги, господин Голубчик, – попросила женщина. – Мне нравится от всякой ковриги откусывать.

– Дам, пожалуйста, – сказал Философ.

– Можешь всем нам дать, раз уж на то пошло, – сказал второй мужчина. – Не одна эта женщина голодна.

– Почему бы и нет, – сказал Философ и поделил ковригу между всеми.

– Вон там есть вода, – сказал первый мужчина, – сгодится размочить ковригу… Тпру, чертяка ты эдакий, – гаркнул он на осла, и осел тут же замер, как вкопанный.

Вдоль каменной изгороди торчала тощая оторочка из травы, и к ней осел принялся тихонечко придвигаться.

– Назад, скотина ты эдакая, – заорал мужчина, и осел тут же сдал назад, но так, чтобы оказаться поближе к травке. Первый мужчина добыл жестяное ведро из телеги и полез через изгородь за водой. Прежде чем спрыгнуть на другую сторону, он трижды пнул осла в морду, но осел ни словечка не проронил, просто отступил еще дальше и оказался прямо на траве, а когда мужчина перевалил через стенку, осел принялся щипать траву. На горячем камешке в траве сидел паук. Туловище у него было маленькое, ноги во все стороны, и ничем он не занимался.

– Тебя кто-нибудь в нос пинает иногда? – спросил осел паука.

– Куды деваться, – ответил паук, – ты и тебе подобные бесперечь по мне топчутся – или валяются на мне, или катаются колесами тележными.

– Так а чего же ты не сидишь себе на стене? – спросил осел.

– Как бы не так, у меня там жена, – ответил паук.

– Что ж за беда в том? – спросил осел.

– Она меня съест, – объяснил паук, – да и вообще усобицы на стене жуткие, а мухи, что ни лето, делаются сметливыми да пугаными. У тебя-то самого жена есть, а?

– У меня нету, – ответил осел, – а жаль.

– Спервоначалу жена нравится, – сказал паук, – а потом на дух ее не выносишь.

– Было бы у меня первоначало, я б и второначало попробовал, – отозвался осел.