Горсть патронов и немного везения

— Нет. Суббота.

«Дело не в субботе, — подумалось Решетникову. — Дело в том, что сегодня тринадцатое число, будь оно неладно! Ванечку не застал, а теперь вот и это… Зря, получается, пилил сто верст?»

— Что здесь строят-то? — спросил на всякий случай.

— Коттедж строят.

Новомодное слово, коим отныне именовались дома, насторожило.

— А для кого?

— Не знаю. Для заказчика.

«Ну да, ну да, дурацкий вопрос, — подумал он, — для того, у кого деньги есть, что ж тут непонятного».

— А что за организация? Местная?

— Московская организация, — неприязненно ответил охранник и повернулся к нему другим боком. На шевроне, пришитом к левому рукаву, значилось: «Служба безопасности АО «Земля».

Теперь Решетников уже не жалел о потерянных верстах, и рукам сразу стало теплее. Ну конечно, а как же еще — раз Илона теперь при Майвине, значит, и кусок волжского берега за его фирмой. Не так, чтоб уж очень живописного, но при старании и деньгах замок построить можно — с видом на речпорт, да и от Москвы по нынешним меркам рукой подать. На полмиллиона потянет.

Он оценивающе поглядел на стопу мраморных плит под навесом.

— Шли бы вы отсюда, — посоветовал охранник. — Табличку видели: «Посторонним вход воспрещен»?

— «Земля», значит? — спросил Решетников.

— Не?

— Шланг через плечо!

Больше здесь делать было нечего. По тому, каким был дом на фотокарточках, Решетников рассудил, что прожила здесь Панафидиха много лет, давно вселилась, еще после войны, а может, и того раньше. Стало быть, соседи должны знать о ней. И вполне возможно, не только о ней, но и о Ямковецком.

Соседний дом был желтым, одноэтажным, старым — с просевшей верандой, осыпавшимся крыльцом, серыми бельевыми веревками поперек двора, на которых телепалось белье. Лохматая черная псина на цепи встретила Решетникова хриплым лаем. По реке, гудя, продвигалась баржа с углем. Из веранды вышла хозяйка — немолодая уже женщина в рабочем ситцевом халате, присыпанном древесной пылью и опилками.

— Здравствуйте, — приподнял шляпу Решетников.

— Здрасьте, — окинула она незваного гостя настороженным взглядом. — А вам кого?

Решетников подошел и остановился на расстоянии, с которого слышался запах вареных грибов.

— Я, собственно, по поводу вашей соседки узнать, — дождавшись, когда смолкнет собачий лай, произнес дружелюбно. — Вот, приехал из Москвы, а не знал, что она перестраивается. Не скажете, где бы мне ее найти?

Женщина цыкнула на собаку, спустилась к нему.

— А вы ей кем приходитесь? — спросила.

— Да никем, — ответил Решетников простодушно. — Привез привет от одной общей знакомой.

Решетников содрогнулся при одной мысли, что вот опять он, человек от роду прямой, как шпала, должен лгать и играть в какие-то игры — никчемные, ненужные, но тут же задавил в себе угрызения, враз осознав, что игра уже пошла и он уже вызвался водить; чутье и умение просчитывать ситуацию уступали нажитому горькому опыту, и этот опыт подсказывал, насколько опасным может оказаться развитие ситуации.

«Вир-pa дава-ай!» — донеслось со стройплощадки по соседству.

— Неужто из самой Америки привет привезли?

— Почему… из Америки? — опешил Решетников.

— От Людмилы-то?.. Нет?.. А-а, ну ладно. Все равно ведь уже передавать некому. Умерла Татьяна-свет-Константиновна. В августе еще умерла, седьмого числа. Скоро сороковины справлять будем.

— Вот как, — не нашелся Решетников. — Сама?.. То есть болела, что ли?

— Да как вам сказать, не так, чтоб уж очень. На давление жаловалась, сердце пошаливало в плохую погоду, да в шестьдесят два-то года у кого таких болячек нет? Никто не думал, что умрет. В четверг седьмого мы по ягоду собрались поехать в Лебзино шестичасовой электричкой. Я собралась, а она не выходит. Пошла, постучалась — молчит. Что за черт, думаю. К восьми часам смекнула, что дело неладно, разбудила соседа, он через форточку окошко открыл, влез, а она, Татьяна, уже холодная вся. Врачи говорили, часа в четыре гипертонический криз случился.

— А дом, дом на кого записан? Завещание она оставляла, не знаете?

— Как же не знать, мы вместе с ней к нотариусу ходили. Да вы зайдите, чего во дворе-то стоять, — женщина наспех отряхнулась, словно привечала свата, и поспешила в дом, хлюпая великоватыми резиновыми ботами.

Решетников вошел вслед за ней, машинально отмечая нехитрую обстановку: стол на веранде, покрытый несвежей клеенкой, электроплитка с кипящей кастрюлей на ней, ведро с водой на зеленой табуретке, сбившийся линялый коврик на недавно крашенном полу; в сенях — холодильник, лестница на чердак, комод. Комната, куда привела его женщина, служила и гостиной, и кухней; в распахнутую дверь в смежное помещение виднелась железная кровать, убранная голубым шелковым покрывалом, гора подушек, угол телевизора. У печи лежала охапка дров.

— Садитесь. Может, снимете пальто?

Это было совсем некстати — не хватало, чтобы она увидела пушку, — и Решетников раздеваться отказался:

— Извините, мерзну.

— Я сейчас печку затоплю, — взяла она тесак с притолоки и принялась крошить смолистую щепу.