Гортензия

Минуты, секунды бежали одна за другой. Уже было половина шестого. Я подошла к окну, пытаясь разглядеть ее в толпе, заполнившей тротуары моей улицы, где недавно открылись новые магазины. А что, если эти проклятые три минуты сыграли роковую роль? Может, дочь звонила, а я не услышала, и она ушла? Да нет, вряд ли Гортензия так быстро бы отступилась. Я начала бояться худшего, уж не произошел ли с ней несчастный случай?

Не узнала ли она правду обо мне?

Вот уже и шесть. Я позвонила Изабелле, просто потому, что не могла сейчас оставаться без дела. С приходом дочери у меня было связано столько надежд, нет, она не могла так со мной поступить! Изабелла пыталась меня успокоить, советовала запастись терпением, не отчаиваться. Все было напрасно. Я бросила ей, словно дочь не явилась по ее вине:

– Гортензия никогда ко мне не придет, знаю!

– Наверное, появились неотложные дела.

– Она бы позвонила. Нет, все кончено!

Не в состоянии продолжать разговор, я положила трубку. В тот момент, когда я уже собиралась выйти из дома, раздался звонок. Я бросилась к телефону, но это оказалась всего лишь Изабелла с упреками, что я с ней не попрощалась. Пробормотав извинения, я пообещала ей перезвонить.

– Только не расстраивайся и не делай глупостей, дорогая! – проговорила она.

– Хорошо.

Что я еще могла сказать Изабелле, единственному человеку, который за меня переживал?

Сбегая по лестнице вниз, я пропустила одну ступеньку и подвернула ногу, невольно вскрикнув от боли: должно быть, повредила связки.

Прихрамывая, я кое-как добрела до ресторана «Моя любовь». По крайней мере теперь я выясню, почему она не смогла прийти.

В шесть с четвертью я устроилась за стойкой, чтобы ее дождаться, в почти пустом зале и заказала у ее босса минеральную воду «Перье».

– С лимоном? – спросил он.

– Да, спасибо.

– Сегодня вы что-то рано, – произнес он, поставив передо мной стакан. – На ужин останетесь? У меня есть несколько свободных столиков.

– Возможно.

– Решайте побыстрее, сейчас заказы пойдут один за другим.

Я старалась изо всех сил быть любезной, хотя на самом деле готова была влепить ему пощечину.

– Хорошо, закажите мне столик.

– Отлично! В обычном месте?

– Да.

Прошло еще несколько минут. Стакан был пуст.

– Желаете еще что-нибудь?

Я не ответила, продолжая наблюдать за входной дверью. Одна за другой приходили официантки. Узнав меня, они улыбались и здоровались. Приветливые девушки, а ведь я наверняка казалась им странной: старуха, которая каждый вечер одна-одинешенька ужинает в модном ресторане.

Уже без четверти семь. Не выдержав, я обратилась к ее боссу:

– Гортензия сегодня запаздывает?

– Гортензия? – удивился он.

– Простите, Эмманюэль…

У меня сердце упало, пока я произносила это мерзкое имя.

– Эмманюэль сегодня вечером здесь не работает, она никогда не выходит по выходным. Будет только в понедельник.

В голову мне пришел единственный вопрос: «Почему она соврала и так меня унизила?»

Понедельник… Вряд ли у меня получится дождаться понедельника.

Я вышла. Но оказалось, что я забыла расплатиться, и мне пришлось тут же вернуться, чтобы оставить на стойке десять евро, и я услышала, как ее босс сказал, что, мол, не стоило труда. Да что он о себе возомнил, идиот? Принял меня за нищенку, которая уходит не заплатив?

Мне хотелось одного – скорее позвонить Изабелле; у нее наверняка найдутся слова, которые помогут мне победить отчаяние, облегчат обрушившуюся на меня страшную тяжесть – предательство дочери. Слова Изабеллы помогут вытравить из памяти то, что я себе навыдумывала об этом незабываемом дне.

19 София

Но Изабелле не удалось справиться с моей тревогой. Слова подруги лишь подстегнули мою обиду. И грубым тоном, каким я никогда с ней не говорила, я велела ей перестать нести всякую хрень. Надо же было довести меня до такого! Вообще-то я терпеть не могу бранных словечек – хорошие манеры и вежливость родители прививали нам с раннего детства. И мне до смерти не забыть, как сурово наказывали нас с братьями за промахи.

Именно так я собиралась воспитывать дочь, если бы это чудовище не вырвало ее из моей жизни. Помню, как однажды я наградила Гортензию звучным шлепком, когда она, уронив куклу, произнесла слово «дерьмо». Это был единственный раз, клянусь, когда я подняла на дочь руку. После этого, видя ее слезы, я почувствовала себя настолько виноватой, что всю ночь не сомкнула глаз.

Тем вечером грубость вырывалась у меня сама собой:

– Хватит, прекрати, перестань нести всякую хрень!

Разве я могла выбросить из головы то, что во второй раз теряла свою дочь? Вот что я пыталась до нее донести:

– Ясно как день, что Гортензия рассказала о нашей встрече Сильвену. Кто знает, что этот негодяй придумал, чтобы отговорить ее прийти. Другого быть не может. Появись у нее срочное дело, она извинилась бы, позвонила, ведь она всегда такая любезная и предупредительная.