Гортензия

Если она и знала английский как родной, то благодаря тому, что в детстве много путешествовала за границей вместе с отцом. В день, когда она сделала это признание, я получила жестокий удар. Слова дочери меня настолько потрясли, что я тут же смолкла и упустила шанс узнать больше. Ведь потом я могла спросить Гортензию о матери! Но она продолжала, не обращая внимания на мое смятение, говорить о своей страсти к театру.

– Больше всего на свете я хотела бы стать актрисой. Но теперь слишком поздно! Может, когда-нибудь, в другой жизни…

И я услышала свой глухой голос:

– Никогда не поздно воплотить в жизнь свою мечту.

В этот момент я говорила о себе. Подумаешь, не стала актрисой, ну и что? Не хотелось бы мне, чтобы она вращалась в этой нездоровой среде, где тебя готовы сожрать живьем.

– Вы – славная, София.

Я вся сжалась, и тут мне в голову закралась опасная мысль: «Ты еще посмотришь на эту «славную Софию», когда она предстанет перед твоим отцом, мерзавцем, отнявшим у меня все! Я заставлю его расплатиться по полной, не сомневайся, доченька!»

Наверное, лицо у меня вытянулось, и она нахмурила брови:

– Вы – очень славная, я уверена. Сразу видно.

– Ну, раз ты говоришь…

Но признание Гортензии, что она до сих пор одинока, повергло меня в уныние.

– Да нет, никого. Скоро уже два года, как я одна. – И она рассмеялась, весело, как всегда: – Единственный мужчина в моей жизни – отец!

Замерев от ужаса, я чуть было не спросила: а кто же тот мужчина, что приезжает за тобой по вечерам? Но я промолчала, опасаясь задать этот вопрос: не хватало только, чтобы она догадалась о моей слежке.

Изабелла, которой я в тот же вечер все рассказала, пришла к тому же выводу:

– А что, если это действительно он?

О себе я постаралась много не говорить: живу одна, работаю в Министерстве национального образования… да и что еще могла я рассказать?

У нас будет время побеседовать о моей жизни, после того как она узнает правду. Когда Гортензия поймет, каким чудовищем оказался ее отец, которого она так почитала.

С той минуты я возненавидела его еще больше.

Он заплатит, клянусь, за все, что с нами сделал.

Гортензия все время упрямилась: ну почему я не хочу называть ее по имени? Неужели оно мне настолько не нравится? Видя, с какой серьезностью дочь к этому относится, я ответила, чуть не плача, что оно навевает мне печальные воспоминания. И, чтобы не допустить расспросов, заметила:

– Это очень давняя история… – Мой голос задрожал, прежде чем я смогла продолжить: – Очень давняя история… Эмманюэль…

Ведь мне так хотелось ей нравиться, так хотелось доставить удовольствие моей девочке, что это желание перекрывало всё.

– Супер! Видите, оказывается, это совсем не трудно!

В тот день я впервые дрогнула в ее присутствии, впервые отступила. И получила награду – Гортензия обняла меня и нежно поцеловала. У этого поцелуя не было ничего общего с теми мимолетными поцелуйчиками, которыми мы обменивались при нашем прощании у двери. Я вдохнула аромат ее духов, сладостный, как запах моей малышки, ее бархатистой кожи, которого я никогда не забуду.

– Зовите меня Эммой, если вам больше нравится! – милостиво разрешила она сквозь смех. Хотя на самом деле это совсем не важно.

– Правда, в жизни много куда более важных вещей, дорогая Эмма.

– Отлично, вы меняетесь прямо на глазах, милая София!

Но тут ее позвали к другому столику, и наша беседа завершилась.

Однако ни мое признание, ни уговоры не сломили ее упрямства. Ставя передо мной десерт, Гортензия возобновила игру.

– Ну, давайте же, София! Дурные воспоминания и существуют для того, чтобы поскорее их выбросить из памяти. – Она проговорила: – ЭМ-МА-НЮ-ЭЛЛЛЬ, забавно протянув звук «л».

Рассмеявшись, я стала сопротивляться:

– Да ни за что на свете!

– Я вас рано или поздно достану!

– Никогда!

А внутри у меня все кричало: Гортензия!

Но – еще не время.

Завтра, возможно, у меня и хватит сил.

Покидая ресторан, я предложила дочери прийти ко мне на чай завтра, в субботу.

– Сможете часам к пяти? Устроим чаепитие? – спросила я дрогнувшим голосом.

– «Чаепитие»? С детства не слышала такого! – весело отозвалась она. – Согласна, договорились: завтра, в субботу, я приду на чаепитие ровно в пять, даю вам слово Эмманюэль!

18 София

В половине шестого утра я уже была на ногах. С тех пор как я жила одна, я привыкла мало спать, и мне ничего не стоило встать пораньше. Обычно я долго валялась в кровати, набираясь мужества, чтобы начать новый день. Но только не тем утром.