Горы дышат огнем

Частенько у реки мы ставили на огонь большой котел и выпаривали одежду и одеяла. Одно отделение пропаривало одежду, а два находились в боевой готовности. А то можете себе представить (мы не раз шутили на эту тему), что это была бы за картина, если б полиция погнала тридцать голых партизан по веженскому снегу?!

При первой же такой пропарке мы выпарили и свои деньги! У каждого было по пятьсот левов — неприкосновенный запас на случай, если человек вдруг отстанет. И у каждого они были в кармане. И конечно, все о них забыли. Мы пытались высушить деньги, но почти ничего не спасли. Мы злились, ругались: не такие уж мы богачи и, кроме того, это же партизанское имущество!

И все же в этой потере было нечто замечательное: деньги потеряли для нас всякую силу!

Чтобы не говорить громких слов, мы обычно прибегали к шуткам. Гошо, например, кричал Мустафе:

— Эй, Санчо Пансо, ты помнишь, что говорил Дон Кихот?

— Я вот тебе сейчас покажу Панчо!

— Замолчи, невежда! Санчо Пансо!..

Гошо иногда произносил такие тирады, что некоторые из них я и теперь могу процитировать точно: «О, счастлив и блажен век, который наши прадеды называли золотым... потому что в то чудесное время еще не было зловещих слов «твое» и «мое». Тогда все было общим... Сердечные порывы тогда выражались совсем просто, без ложной скромности, без лукавства и громких вычурных фраз. Истина тогда не омрачалась клеветой и ложью...»

— Ну что ты за Дон Кихот? — И каждый уже знал, что сейчас Брайко даст свое определение: — Мы — коммунистическое общество! Вот так-то!..

Не будем спешить с определениями, но жизнь каждого из нас действительно была как на ладони. В подполье дело обстояло по-другому: встретишься с человеком, а куда он потом уходит, что делает — ничего не знаешь. Здесь же мы ежесекундно были все вместе и даже знали, о чем кто говорил во сне.

Каждый любил подшутить над другим, хотя, конечно, не каждый понимал шутки. Караджа, например, протяжно затягивал жалобную пастушескую песню: «На свирели я играл, опершись на какой-то чурбан» — и при этом опирался на Асена. Тот, будто с обидой, начинал гоняться за ним, а через некоторое время спрашивал: «Караджа, я удивляюсь, как это на тебе держится шапка?» — «Почему?» — «Так ведь под ней ничего нет!..»

Конечно, были и взаимные обиды. Но все это было в повседневной жизни в землянке. В случае же опасности никто из нас не помнил обид. Наверняка все это будет и в самом идеальном обществе, иначе оно окажется скучным...

В переломные моменты истории народ высылает вперед своих разведчиков — разведчиков будущего. Это рыцари революции, самые смелые, самые чистые. Законы самой революции делают их такими. Но разведчики, как бы далеко вперед они ни ушли, должны вернуться, чтобы повести за собой большую колонну, потому что революция побеждает лишь тогда, когда поднимается весь народ. Тогда вперед идет история, а разведчики немного возвращаются. Весь народ сразу не может добраться туда, куда проникли самые передовые. И сами они не могут там остаться.

Нет нужды анализировать весь путь, проделанный человечеством. Французская революция была гигантским шагом вперед, но и она не достигла тех далей, что ее духовные рыцари. Я понимаю Стендаля так, будто был вместе с ним: «Пусть читатель, если он моложе пятидесяти лет, постарается представить себе с помощью этой книги, что в 1794 году у нас не было никакой религии. Наше сокровенное, подлинное чувство было сосредоточено в одной мысли: принести пользу отечеству. Все остальное — одежда, пища, карьера — в наших глазах было лишь ничтожным, жалким пустяком».

Да, разные это эпохи, но есть между ними и нечто общее. Разум истории имеет свою неумолимую логику.

По-моему, это самое оптимистическое видение человеческого прогресса. Или, по крайней мере, реальное.

У каждого человека в свое время должна быть своя партизанская землянка. Своя жизнь в будущем.

НА БАРРИКАДАХ

Чуть только пригрело солнце, крыша землянки начала протекать. По балкам поползли тоненькие струйки. Подобно рекам одного бассейна, они сливались вместе и стекали вниз. Когда капли падали на наши головы, мы на чем свет стоит ругали их за вероломство. «В Лопянском лесу землянка не протекала. Здесь, — думал я, — крышу мы делали в спешке». Сырость начала удручающе сказываться на нашем настроении. Некоторые стали сонливыми. Мы подшучивали над Алексием: мол, проспишь тот день, когда Гитлера схватят в своей берлоге. Алексий сонно отвечал: «Когда дело дойдет до этого, я буду первым!..»

Мы решили более интенсивно заниматься гимнастикой, борьбой на свежем воздухе, плясками. Однако и этого было недостаточно. Боевой отряд, чтобы поддержать свой моральный дух, должен действовать. Таков извечный закон.