Горы дышат огнем

...И снова разрозненные картины. В памяти всплывает то одно, то другое: мандра на шоссе, ведущем к Стрелче; поляны-аэродромы; мудрые, внушающие чувство покоя буки; третья ночь — землянка. И двойственное чувство — чего-то мучительного и неожиданной легкости. Мучила нога, но легким был путь. Не было здесь старопланинских хребтов, упирающихся в самое небо, и даже я, хромающий, сказал Доктору:

— Да это просто песня — ходить по Среднегорью.

— Подожди, подожди, братец! Еще такая круча будет, что всю душу вымотает!

Мы шли, шли, и в конце концов я не выдержал:

— Послушай, Доктор, а где эта чертова круча?

— Да мы ее, Андро, давно уж прошли!

Я рассмеялся. Удивительная Средна Гора! Бесконечные леса. Поросшие густым кустарником неглубокие овраги — укрытия. Мягкие холмы... Партизанские горы!

И уж совсем партизанскими были Баррикады.

Это название придумали бенковцы. Сама местность называлась Крест. Наверное, какое-нибудь каменное изваяние, автором которого была природа, подсказало людям это название? А может, и крест над неизвестной могилой? Мало ли людей гибло здесь? Или это был символ веры и готовности идти на любые жертвы? Символ тех, кто шел на подвиг и в этом лесу? Богдан-воевода, Детелин-воевода, Дончо Ватах, Добри-воевода. И за каждым именем — песня. История. И множество гайдуцких судеб.

В более поздние времена эти поросшие дикой геранью суровые скалы и в самом деле стали баррикадами. Здесь занимали позиции солдаты, поднявшие Владайское восстание[114]. Некоторые из них сейчас в партизанах. Здесь нашли прибежище многие из участников Сентябрьского восстания, оставившие после боев окрестные села. Здесь располагались копривштинская чета, четы Кискинова и Икономова.

Баррикады. Когда-то, еще в школьные годы, мы мечтали о баррикадах, о том, чтобы вскричать когда-нибудь, как Йохан[115]: «Идите-ка сюда! Идите, подлецы!» Однако вот таких Баррикад мы не видели даже во сне!

И как было не собираться здесь гайдукам, партизанам, поэтам? Достаточно побывать здесь один раз, и ты познаешь красоту и могущество родной земли. Белые александрийские буки-колонны делали небо зеленым. Упоительные поляны — нога тонет в мягкой траве. Живые каменные массивы, исхлестанные дождями и ветрами, гармоничные, неповторимые. Как в гениальном творении, все здесь пропорционально: монументальность граничит с интимностью, громадные буки и утесы порождают чувство легкости и простора. На западе взгляд упирается в Бунаю. Почти прямо на севере возвышается первопрестольный Богдан. В ясную ночь на юге до самого Пловдива светятся огоньки разбросанных на равнине сел.

Теперь все было белым. Может быть, поэтому землянка кажется особенно темной. Шестьдесят человек набились на нары в два этажа, рассчитанные на тридцать человек. Бенковцы удивили нас своей системой объявления тревоги: часовой дергал за невидимую проволоку, и в землянке раздавался страшный звон. Это стучали друг о друга подвешенные консервные банки.

Вместе с несколькими товарищами я поднялся в каменную хижину, расположенную шагах в ста пятидесяти над землянкой. Роскошь! Уединенную каменную хижину образовывали вертикально стоящие гранитные глыбы-грибы. Ее обогревал костер. Спереди вся она была открыта. И вид, и воздух, и тишина! О таком кабинете можно лишь мечтать!

Постоянный пост выставлялся в двадцати метрах от землянки. В хорошую погоду (когда опасность возрастала) второй пост выставлялся на тропинке, ведущей к Копривштице, третий — около каменной хижины, а четвертый — на удалении примерно в пятьсот метров. Сейчас это место называется «Могила Страхила».

Как-то на рассвете я заступил на этот пост. Я поднимался на утес, чтобы подальше видеть, прогуливался у его подножия. Солнце румянило верхушки деревьев, матово белел снег на буках. Внизу еще стояли сумерки. Я почувствовал какой-то неуловимый аромат — то ли снега, то ли дикой герани... Тишина казалась осязаемой. Весь этот безмолвный, несказанно красивый мир будто не дышал. Таким покоем веет только от спящего ребенка. Трудно было представить в эту минуту, что где-то идет война, извергаются кратеры взрывов в городах, люди захлебываются кровью... И, почувствовав вдруг в своих руках винтовку (она уже часть тебя, ты ее даже не замечаешь), спрашиваешь себя: зачем она мне?..

Появилась белочка. Сначала я услыхал легкое постукивание ее когтей по замерзшей коре. Внезапно мне за воротник потекла снежная струйка. Я поднял голову — белочка пристально смотрела на меня с низкой ветки. Потом поиграла передо мной, оставляя птичьи следы на снегу, и исчезла в розовой выси, мгновенно преобразуясь: красная, оранжевая, даже зеленая — в отблесках света и тени... Моя приятельница Вихра.

Ладно, пусть я человек лирического склада, но не могу не сказать, что на этом же месте спустя двадцать лет я слушал Кару (теперь он уже генерал)... Когда пришли на Баррикады, то первую ночь спали на подстилке из дикой герани. Мягкая, душистая подстилка. И все чувствовали сладкую легкость, светлыми были и сны...