Горы дышат огнем

Вот это мне в Лиле и нравилось. Все та же неизменная искренность. Если Лила и стала более сдержанной, более серьезной, то это влияние сурового времени и той большой ответственности, которая приходится на ее долю. Эти изменения в ней были особенно заметны на фоне одной нашей знакомой, раздражавшей всех своей напыщенностью (боже мой, в такое время!). Я пытался понять эту женщину. Да, она любила командовать, но было в этом и еще нечто более опасное: за напыщенностью скрывалось душевное убожество, стремление возвысить свой личный авторитет... Ты, черт возьми, находишься на нелегальном положении, на каждом шагу тебя подстерегает опасность, так хочется человеческого тепла, с нетерпением ждешь встречи с товарищем, а тот держится напыщенно!.. На этом фоне встречи с Лилой приносили мне особенно большую радость. Сейчас я чувствовал себя виноватым перед ней, хотя никакой вины и не было. Я убеждал себя: ты уже давно хотел уйти в партизаны, но тебе отвечали: «Останешься там, где ты нужен!» Теперь ты нужен в горах, будешь связным между отрядом и своими родными местами. Значит, твой уход — это не бегство от трудностей...

Я не знал, что это наша последняя встреча, и вспоминал о прошлом не потому, что прощался с Лиляной. Правда, где-то в подсознании шевелились тревожные предчувствия. Я провел с Лилой целый вечер и все время думал о нашей многолетней дружбе.

...Снег мягко поскрипывал под ногами. Он только что выпал, и мы шла по снежной целине, будто прокладывали путь в неизвестную страну. Деревья, покрытые снегом, склонили свои ветви, как бы счастливо утомленные его теплотой. На улице — голубоватые прозрачные сумерки, хотя уже полночь. Софийский лесопарк погружен в ничем не нарушаемую тишину.

Мы шли, очарованные первым снегом. Его красота и свежесть преобразили мир, вернули нас в детство. Хотелось побарахтаться в снегу, но мы вели серьезный разговор, стараясь выглядеть посолидней. Нам было по двадцать лет, и шли мы с нелегального собрания. И вдруг Лиляна ударила меня под колено и толкнула в плечо. Я зарылся в снег. Все сразу перемешалось — товарищи, деревья, испуганные птицы, Лозан толкнул Лиляну, на него набросилась Златка, и все накинулись на меня... Мы вчетвером кувыркались в снегу, как дети, а Лила, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, веселилась больше всех. Глядя на нее, можно было бы подумать, что у этой девушки никогда не бывает в голове серьезных мыслей. Все это происходило на том самом месте, где сегодня стоит обелиск, на котором высечено ее имя.

Лила, тогда никто тебя и не подумал бы упрекнуть в этом, но на днях тебе влетело. Рассказывая о тебе в одной школе, я вспомнил и наше барахтанье на снегу. Ох какой нагоняй я получил потом от директорши! Отсутствием самомнения она не страдала. Такая сумасшедшая вряд ли сможет правильно воспитывать детей... Я сказал ей, что ты, к сожалению, уже не можешь исправить свои ошибки. Она ответила мне нравоучительно, что ошибку допустила не ты, а я — зачем рассказал об этом?! Не такие ли, как она, заставляют изображать тебя иногда холоднее камня, из которого сделан твой памятник? Ты бы обиделась на это, как никогда в жизни; очень рассердилась бы, послушав ее поучения. Ведь ты была всегда красивой и естественной...

...А перед этим мы собирались на одной квартирке в квартале Иван Асен, где обсуждали молодежную страницу газеты «Заря». Нам приходилось ломать голову над тем, как перехитрить жестокую и коварную цензуру. Как недостаток мы отметили, что не привлекаем авторов из числа заводских рабочих. Лиляна слушала сосредоточенно, положив маленькую записную книжку на колено и поправляя карандашом короткие волосы. Умного человека видно и по тому, как он молчит. Потом она заговорила — тихо, сдерживая волнение: зная о своей горячности, она стеснялась ее. Я любил слушать Лилу — мне нравилась ее речь, ее мысли. В конце своего выступления она сказала, что два парня с фабрик в Княжево дали ей статейки, и покраснела, увидев, что мы оживились и собираемся ее хвалить.

Я знал, где она отыскала новых корреспондентов. В этом деле она была специалистом еще с тех времен, когда входила в молодежный комитет борьбы за предоставление широким слоям молодежи права учиться в университете. Она как-то незаметно вошла в этот комитет и стала работать с завидной преданностью делу. Это был не фанатизм, а преданность ума и сердца, спокойная, беззаветная, не нуждающаяся в фанатизме. Держалась Лиляна незаметно. Ей была чужда шумная возбужденность некоторых новичков, вполне объяснимая их молодостью, но тем не менее неприятная. Тот, кто не знал Лилу, мог бы даже подумать, что она замкнута. Однако Лиляне благодаря ее миловидности, уму и непоколебимой настойчивости удавалось брать интервью у самых занятых профессоров и общественных деятелей.