Его называют Господом дети того народа, с которыми Он был всю историю, Его дети, от первенца Исаака до последнего новорожденного. Можно ли позволить то же именование тем, чей «господь» – детоубийца? Может ли Он принять их признание, что Он – их Господь?
Может ли согласиться на такой синкретизм и толерантно подтвердить этим, что Господь один, только пути к Нему разные, и все религии проповедуют одно и то же, хоть бы они призывали детей сжигать, а хоть бы брать крест и следовать за Спасителем? Приняв поклонение от детоубийц, не перестанет ли Он быть Господом для Своих детей?
Это один из самых ярких антисинкретических эпизодов Нового Завета. Господь не хочет быть Господом для бесов. И для бесопоклонников – тоже. Делить это именование с кем бы то ни было еще Христос не желает. Нет, все религии не едины, и Господь для всех не один.
Слова «Господь» и «Бог», синонимичные для нас, тогда еще не синонимичны.
Бог – Творец, создатель Сущего, источник жизни. И, конечно, Иисус – Бог для финикиян, как и для всех остальных небесных, земных и преисподних.
Но Господь Он только для тех, кто сам признает Его своим покровителем, своим Господом. Он не может быть покровителем только Своей волей, Ему обязательно нужно обратное искреннее признание. Христу неприятно, когда Его зовут Господом бесы – может быть, не столько потому, что это бесы (в конце концов, кому, как не Ему, помнить, что и они – Его создания?), сколько потому, что они это делают лживо, льстиво и из страха.
Под псами Он разумеет финикиян. И это слово тоже не случайно: однажды Он уже говорил про святыню, которую не следует давать псам.
Иисус не Господь финикиянке, Он прямо дает ей это понять, и в этом звучит некий отзвук грозного предостережения о последнем Суде.
Завидую тому,
Можно поддаться эмоциям и упрекнуть: зачем, мол, Он тянет нервы из несчастной матери, вместо того чтобы исцелить ребенка, а потом уж рассуждать на богословские темы? Но при этом как-то забывается, что беснованием страдала не только дочь. В какой-то степени бесноватой была и мать. Она не искала спасения для себя, она не знала, как чудовищно поражена ее душа, но Христос это видел.
Он пытался до нее достучаться именно тогда, когда она была наиболее открыта Ему.
И достучался.
Исцели Он сперва дочь – весьма вероятно, что потом мать бы Его не услышала. Помните рассказ, как Он исцелил десять прокаженных, а поблагодарить Его пришел только один (Лк. 7:12–19, кстати, вернувшийся был исцеленный самарянин – это снова к вопросу о «только к погибшим овцам дома Израилева»)? Много ли людей в радости готовы слушать какие-то там предостережения?
Иисус режет по-живому, да. Режет очень больно. Он вообще не страдает прекраснодушием. Если бы Он поднял женщину с земли с радостными словами «дочь Моя» и немедленно исцелил ребенка, это была бы неправда, и прежде всего это повредило бы самой женщине.
Она Ему пока не дочь. Она, в самом деле, несмышленый щенок. До ребенка щенку еще расти и расти: но, по крайней мере, теперь есть ясная надежда вырасти в человека. Вот такой, понимаете, неожиданный изгиб эволюции.
Два слова о «крохах», о которых говорит женщина и над которыми тоже очень хочется сострадательно всхлипнуть. Не надо. Она все правильно говорит. Таким новоначальным, как она, и нельзя ничего больше этих крох. Больше им просто не разжевать и не проглотить.
Потом, сильно позже, апостол Павел, говоря о новоначальных, о младенцах во Христе, скажет: