Господа офицеры

— Так что без возражений, — закончил штабс-капитан. — Пусть казаки на пальцах кинут, кому идти, а кто с нами останется. И давайте, не теряя времени, уходите вчетвером: казак, вы, ваше сиятельство, ваш дядька и этот, как его… Позвольте, а где же он?!

Поручик, занятый разговором с упрямым великим князем, как-то упустил Дергунцова из виду, да и остальные тоже не присматривали специально за корреспондентом. С какой бы стати за ним присматривать? Один из казаков сказал, что минут пять тому назад Дергунцов отправился в кусты, вроде как по нужде.

Ближние кусты быстренько обшарили. Никаких следов корреспондента, как сквозь землю провалился!

— Та-ак, — изменившимся голосом произнес Сергей. — И что бы это значило?

— Ваше благородие! — обратился к Голицыну один из казаков. — А уж не к туркам ли он перебежать задумал? Аппарат-то он свой выкинул, как вы приказали, а жестянки с пленками так в вещмешке и остались… Кто его знает, что у него на тех пленках?

Тут Голицын припомнил две вещи: то, как на берегу случайно раскрылась цинка с отснятой пленкой, и то, что корреспондент незадолго до их рейда поднимался на аэроплане над Эрджишем. Со съемочным аппаратом, между прочим, поднимался!

В мозгу у Сергея точно молния сверкнула: он связал эти две вещи между собой, а обе вместе — с неожиданным исчезновением Дергунцова. Вот почему Дергунцов так настойчиво просился в рейд: он хотел оказаться возможно ближе к туркам, чтобы, улучив момент, предательски перебежать к врагу!

32

После того как русский аэроплан улетел, пленные офицеры были по приказу Вильгельма фон Гюзе выстроены на лагерном плацу в одну шеренгу, мимо которой начальник штаба Киамиль-паши сейчас и прохаживался. Рядом с ним шагал переводчик: русские военнопленные по-прежнему не желали вспоминать немецкий язык. Даже те, кто его знал.

Выражение лица у Вильгельма фон Гюзе было мрачным и недовольным, лица стоявших в шеренге пленных офицеров, напротив, цвели улыбками: их замысел удался!

— Я знаю, что у вас самоуправление, — обратился немец к шеренге. — Значит, есть кто-то старший. Командир. Я хотел бы поговорить с ним, чтобы избежать ненужных осложнений и репрессий, хоть ваше провокационное поведение толкает меня именно на этот путь.

Из строя, не дожидаясь слов переводчика, шагнул вперед средних лет офицер с грубоватым обветренным лицом.

— Подполковник Ростовцев, я согласен с вами переговорить. У нас тоже накопилось немало претензий, — сказал он на чистейшем хох-дойче. — И не пытайтесь нас запугать, ваших репрессий никто не боится.

Из окна штабного вагона хорошо просматривалась «Большая Берта». Только что гаубица выстрелила в очередной раз, эхо еще перекатывало ее гром по окрестным горам.

— Я знаю, чем была вызвана ваша попытка прорваться за периметр прошедшей ночью, и даже в чем-то оправдываю ее, — фон Гюзе пристально посмотрел на Ростовцева. — К сожалению, мы слишком поздно поняли, кто оказался в наших руках. Кстати, не обольщайтесь: беглецам не уйти далеко, они не знают этих мест. Вскоре мы выловим их, и они вернутся в ваше общество.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — тихо по-русски пробормотал себе в усы подполковник.

— Но зачем вы устроили этот позорный балаган с липовым намазом? — продолжал фон Гюзе. — Что за нелепый цирк?

— Вам в самом деле непонятно? Не верю: вы производите впечатление изрядного негодяя, но не дурака, — хрипловатым баском отозвался Ростовцев, издевательски улыбнувшись. — Впрочем… Можете считать, что мы таким образом развлекались.

Глаза Вильгельма фон Гюзе побелели от злости, но голос оставался обманчиво спокойным:

— Ведь вы сами — православный христианин? И ваши товарищи по большей части тоже? Как же вам не стыдно было устраивать спектакль, соединить христианскую молитву с мусульманскими обрядами… Ведь это прямой обман, а к тому же кощунство. Право, такое поведение недостойно дворян и офицеров!

Подполковник Ростовцев от души расхохотался:

— Нет, ну надо же! Вы заботитесь о нашем вероисповедном и офицерском достоинстве, со смеху помереть можно… Позаботьтесь лучше о своем. Если турки позволяют себе коварство, используя нас, военнопленных, как «живой щит», то мы имеем право ответить на него. Я почти уверен, что идея поместить лагерь в непосредственной близости от «Большой Берты» принадлежит лично вам. Киамиль-паша до такого бы не додумался. И если это правда, то придумавший подобное не имеет права писать перед своей фамилией приставку «фон». Это я к вопросу о дворянстве, если вы не поняли.

Фон Гюзе с трудом сдержал гнев. Но что же сделать, чтобы исключить повторение сегодняшнего спектакля? Ведь еще пара подобных представлений, зрителем которых окажется русский летчик, и бомбежка впрямь становится весьма вероятной! Чем надавить на этого русского подполковника, которого угрозы фон Гюзе ничуть не пугают? А что, если…