— Неужели они хотят, чтобы пилот летательного аппарата сбросил бомбу?! Но… Ведь их самих разнесет в мелкие клочья, — в голосе и взгляде турецкого генерала читалось беспредельное удивление. — И потом, их инсценировка недостоверна: сейчас не время для намаза!
— Так ведь варвары, — пожал плечами фон Гюзе. — У них такое своеобразное представление о патриотизме и воинской чести. Глупость несусветная. Что до деталей вашей мусульманской обрядности, — немец не смог скрыть иронии, — поймите: русский пилот не муфтий, не кази, не шейх. Он тоже христианин. Подобные тонкости — время там для намаза или не время, — они не для него. Стоят на коленях, обратившись к востоку, люди в чем-то похожем на чалмы — значит, мусульмане. Я бы и сам так подумал. Нет, в сообразительности и хитрости русским не откажешь. Эфенди, распорядитесь, чтобы русский аэроплан обстреляли из всего оружия, что имеется в наличии. Нужно отогнать его! А то, неровен час, впрямь сбросит бомбу на малютку Берту… На русских мне трижды наплевать, но ведь и нам мало не покажется, если снаряд в казенной части сдетонирует!
Вильгельм фон Гюзе имел основания опасаться, он знал об одной конструктивной особенности «Большой Берты»: после выстрела ее казенник расширялся от тепла сгорающих в огромном количестве пороховых газов, и нужно было, не дожидаясь, пока казенник остынет, подавать туда новый снаряд. Иначе мог возникнуть опасный перекос. Отсюда непреложно следовало, что, покуда «Большая Берта» пребывала в рабочем боевом режиме, в казеннике гаубицы всегда находился подготовленный к выстрелу снаряд.
Штабс-капитан Левченко не ошибался, когда предполагал, что у турок должны быть пулеметы. Они имелись: два полустанковых «мадсена» бельгийского производства калибром в треть дюйма, укрепленные на шаровых турелях. Отличное оружие с прицельной дальностью около мили.
Вполне достаточно: русский аэроплан парил на вполовину необходимом для эффективной стрельбы расстоянии! Да, стрелять под углом более чем шестьдесят градусов к горизонту довольно сложно, но за рукоятками турельных пулеметов сидели не турки, а немцы. Их учили на совесть.
Пулеметные очереди вспороли воздух, и в корпусе «Фармана» появилась цепочка пробоин.
Пилот не стал дожидаться, пока пуля угодит в мотор, — такое при пулеметном обстреле с земли случалось сплошь и рядом. Он сбросил бомбу; снаряд разорвался саженях в семидесяти от колючей проволоки периметра и «Большой Берты». Затем «Фарман» заложил крутой вираж и скрылся за горизонтом.
— Посмотрите, эфенди Махмуд, как они радуются, — Вильгельм фон Гюзе указал кивком на лагерь русских военнопленных. — Довольны тем, что вызвали огонь на себя. Говорил же я вам: варвары и дикари…
31
Да, горные тропы — это что-то особенное, без привычки идти по ним очень трудно. Голицыну все время казалось, что вот сейчас они упрутся в тупик, в неприступную стену, в нагромождение скал, но неожиданно открывался новый проход. Армянский мальчик хорошо знал окрестные горы, проводник из него получился отличный.
Распадок, из которого был виден берег озера и ствол «Большой Берты», открылся неожиданно. Склоны распадка поросли густым буковым лесом, по дну его струился ручеек. Голицын прикинул, что, прячась за деревьями, можно скрытно подобраться к турецким позициям почти вплотную. Но группа, которая пойдет к «Берте», должна быть немногочисленной: так меньше шансов, что их заметят.
Голицын отдал команду на привал. Предстояло решить важную задачу: немного сократить отряд, избавиться от балласта. Поручик обратился к Бестемьянову, который с грехом пополам мог объясняться по-армянски:
— Петр Николаевич, поблагодари нашего проводника, скажи ему, что мы взорвем большую турецкую пушку и его отец будет отомщен. А затем спроси его, сможет ли он вывести часть нашего отряда к линии фронта. Когда выведет, перейдет ее вместе с вами, здесь ему больше делать нечего, не в разоренное же село возвращаться: отец убит, мать угнали… А в Эрджише найдется кому позаботиться о мальчугане.
— Ваше благородие, а с кем мальчонке линию фронта переходить? — недоуменно поинтересовался Бестемьянов. — Кого вы хотите с ним отправить?