Господи, научи нас молиться. Личная молитва по преданию святых отцов

Там, где нет этого откровенного знания о личностном бытии Бога, как в язычестве, где боги — лишь персонификации безликого божества, человек ведет себя совершенно иначе. Это происходит и там, где такое, когда-то существовавшее знание исчезает или растворяется в ложных «внутренних переживаниях». Тогда, поклоняясь этому «божеству», он совершенно непроизвольным образом ищет для себя наибольшего удобства. Насколько далеко мы сегодня ушли от духа отцов, может показать один текст мистика Евагрия:

«Если Богу Вседержителю, Творцу и Промыслителю всего предстоишь в молитве, почему предстоишь Ему так неразумно и пренебрегаешь неодолимым страхом Его, пугаясь комаров и тараканов? Или не слышишь глаголющего: Господа Бога твоего, бойся (Втор. 6:13), Его же все боятся и трепещут от лица силы Его?»[354]

Никакие обстоятельства не должны отвлекать молящегося от этого трепетного стояния перед Богом: ни явления бесов, ни докучливые «комары и тараканы»[355], ни сознание собственной слабости и греховности. Ибо и сами супротивники используют те дурные мысли, которые они нам внушают, «для прекращения нашей молитвы, дабы мы не предстояли пред Господом Богом нашим и не смели бы, думая о таковых [вещах], простирать свои руки к Нему»[356].

Воздеяние рук моих — жертва вечерняя (Пс. 140: 2)

Как мы видели, основная поза молящегося в Библии — стояние перед Богом. Однако отцы не просто стояли, но одновременно простирали руки к небу. Первые христиане, должно быть, считали эту молитвенную позу manibus extensis (с простертыми руками) столь характерной, что охотно позволяли изображать себя, молящихся в этом положении, чему мы находим многочисленные свидетельства в раннехристианской иконографии. Но поскольку это была поза, достаточно распространенная и использовавшаяся не только христианами, следует задаться вопросом: какое же особое значение ей придавали христиане.

* * *

В то время как язычник — равно как и отступник — бросался на землю перед идолами[357]и тщетно простирал руки к богу чужому (Пс. 43: 21), поскольку это немое изделие рук его могло помочь ему меньше, чем любой человек, верующий простирал руки во имя Бога (Пс. 62: 5), Который сотворил небо и землю и творит все, что хочет (Пс. ИЗ: 11). Так он делал и ночью, и когда в день скорби своей искал Господа (Пс. 76: 3). Он не только подымает руки свои, но и простирает их (Пс. 87:10), когда душа его, как жаждущая земля (Пс. 142:6), жаждет живой воды от Господа. И так как Бог целиком открылся человеку в Своем Слове, в Своих заповедях, то молящийся, молясь, умоляя, как бы простирает руки свои к этим выражениям божественной воли, которые он «возлюбил» (Пс. 118:48).

Жест воздевания рук во время молитвы с древних времен[358] был обычным для человека Библии, и потому Христос и апостолы молились, следуя этому обычаю. Так, Павел, например, желает, чтобы на всяком месте произносили молитвы мужи, воздевая чистые руки без гнева и сомнения (1 Тим. 2: 8). Подобная молитва уже в Ветхом Завете заменяла все материальные жертвы. Она направлялась как фимиам к Богу, и воздеяние рук расценивалось как жертва вечерняя (Пс. 140: 2).

Как и возведение глаз к небу, о чем мы будем говорить позднее, простирание рук служит выражением доверительного и глубоко личностного отношения твари к своему Творцу. Кроме того, этот жест как бы задает определенное направление молитве, ибо молящийся простирает руки «к небу» как к символическому «месту» Божию или же к храму как к месту

Его исторически спасительного присутствия среди Своего народа[359]. Христиане, как мы уже видели, сделали еще один шаг вперед, обращаясь не только к небу, но и к «востоку».

Древние отцы хорошо сознавали символическое значение этого жеста, столь трогательного и с человеческой точки зрения. Вот что писал, например, Климент Александрийский в начале III века:

«Поэтому [во время молитвы] мы поднимаем голову, простираем руки к небу и встаем на цыпочки при произнесении заключительных слов молитвы, следуя порыву духа, который устремляется к горнему миру. После того, как мы пламенным желанием вознесли крылатую душу (Пс. 54: 7), мы стремимся произносимыми словами освободить тело от земли и изо всех сил устремляемся к святилищу (Пс. 133: 2; Евр. 9: 24), пренебрегая оковами плоти»[360].

Или, если выразить это словами Оригена:

«Мы не имеем права сомневаться, что из всех бесчисленных положений тела положение с распростертыми руками и поднятыми вверх очами заслуживает предпочтения, потому что тогда и на теле как бы отпечатлевается образ того особенного состояния, которое приличествует душе во время молитвы»[361].