Господин Фицек

Третью неделю продолжалась стачка на оружейном заводе. За это время весна совсем раскрыла почки деревьев, и свежие зеленые листья тихо шелестели на апрельском ветру. На небе в огромной синеве плавали крохотные весенние барашки. По вечерам небо сверкало мириадами звезд, особенно над городским садом Хермина, где забастовщики установили свои штабы. Некоторые холостые токари и слесари даже ночевали там. Однажды остался с ними и Новак. Они улеглись на открытой эстраде, покрылись пальто и долго разговаривали.

Далеко, по проспекту Хермина, прогрохотала одинокая коляска. Бойтар глубоко вздохнул.

— Земле тоже придет когда-нибудь конец. Помнишь, Новак, в союзе объясняли? Сначала был газ, туман. Затем Земля была жидкой, как расплавленный чугун, потом она отвердела, и прошли миллионы лет, пока появилось первое живое существо, и еще миллионы лет, пока появился первый человек. Затем Солнце остынет — и всему придет конец. Ну к чему тогда все это?

Гнулись по ветру кроны деревьев, и пять металлистов с оружейного завода глядели на сверкающее, блестящее небо. Новак закурил папиросу.

— Да, верно, — заговорил он, не отвечая Бойтару, — я слышал, что завтра чепелевцы и консервники митинг устраивают; может быть, тоже забастовку объявят.

Механик Бойтар, еще недавно печально заглядывавшийся на звезды, поднялся.

— Это было бы здорово!

— Ну, вот видишь! — сказал Новак. — Видишь, что не все равно. А если еще и проспект Ваци забастует! Я сегодня оттуда пришел. Легко может статься.

Теперь все уже забыли о звездах и напряженно слушали.

— Новак! Говори же наконец! Ты что-нибудь знаешь?

— Определенно еще ничего не знаю. А трепаться не люблю. И вы пока молчите… Я только из-за звезд сказал.

И они улеглись; над ними снова заискрилось небо. Бойтару казалось, что Новак обманул его, поэтому он упрямо продолжал:

— Я все-таки хотел бы знать, для чего это все там наверху и здесь внизу? Какой в этом смысл?

Новак молчал. Казалось, все уже засыпают, когда доверенный, будто рассказывая сказку, тихо и медленно начал:

— Однажды в Панонхаломе — этому уже три года — летней ночью я не мог уснуть: было очень жарко. Я пошел гулять. Жил я на склоне горы. Наверху стояло здание монастыря; на высоченной башне светил огромный циферблат часов. Куда бы ты ни пошел, его отовсюду было видно. Башню построили так, чтобы все крестьяне знали, что здесь их сторожит монастырь, что здесь в его власти и земля и время… Шел я по тропинке, дело было за полночь, пришел в деревню. Повсюду уже спали, только собаки тявкали. И вот я сел на скамейку перед домом отдохнуть и посмотреть на луну, звезды и горячее небо и услышал тихий разговор. Я прислушался. Какой-то деревенский парень разговаривал в саду с девушкой. «Не тронь меня, нельзя», — слышался прерывающийся голос девушки. «Если я хочу тебя тронуть — значит, можно, — ответил парень. — Останься здесь!» — «Почему можно?» — шептала девушка. «Потому что я так хочу, потому что ты так хочешь, потому что это хорошо…» — «А тогда почему батюшка запрещает?» — «Потому что он другого хочет. Ну, не противься же…»

Новак напялил шляпу на глаза и замолчал. Бойтар спросил:

— И что ты хочешь этим сказать?

— Ничего… В ту ночь началась крестьянская забастовка. Забастовка батраков. Они так хотели, так было хорошо… Ничего. Давай спать, милок… Уже поздно…

5

Сразу после того, как Манфред Вейс уволил чепелевцев и консервщиков, заводы проспекта Ваци объявили забастовку. Профсоюзный совет старался убедить их, чтобы они не горячились, — конъюнктура неподходящая, они все равно потерпят поражение. Через несколько дней совет промышленников нажал на мелких промышленников и ремесленников, и те тоже уволили своих подмастерьев-слесарей; забастовка стала всеобщей.

…В штабе забастовщиков жизнь текла весело. Некоторые рабочие, среди них и механик Бойтар, принесли свои скрипки. Одна песня раздавалась за другой, пели подмастерья-металлисты. Составились группы, перед подмостками Бойтар играл на скрипке, его окружали забастовщики, у кегельбана стояла другая группа, на веранде — третья, и все пели:

Врагом не будет металлист убит,
Мой желтый дрозд, мой сизый голубочек.
Ведь из металла металлист отлит.
Мой желтый дрозд, мой сизый голубочек.

И когда народные песни надоедали, им на смену пришли куплеты. В одной группе раздавалось:

Близ Хермина, в зеленом парке, есть церковка у нас,
Однажды днем среди акаций бродил там юный ясс.
Ему навстречу, из кустов, чудовищная рожа —
Торговец зеленью, — вся кожа
С гнилою сливой схожа.
А то и ведьма злая…

В другой группе лились более чувствительные песни:

Пишу письмо я вечерком,
Уж солнце опустилось…

А затем: