Когда песни надоели, все сбились в кучу, и восторженно зазвучал боевой марш:
Новак сидел на веранде перед столиком, на котором были разбросаны белые карточки, и перебирал их.
— Чейс, — сказал он. — Неорганизованный, из «Вулкана»… Кто берется вовлечь? Кто его знает?
— Я! — вызвался кто-то.
И Новак взял другую карточку. Когда все было готово, вытащил коробочку.
— Завод «Тудор». Завтрашний забастовочный патруль — Шебе, Эрдеи, Раката и Бенке. Записал?
Его сосед заносил в картотеку продиктованные слова и число — 19 апреля. Новак вытащил новую карточку.
— «Шлик-Никольсон»: восемь человек.
Он продиктовал фамилии и сам поставил около них крестики.
— «Гана-Данубиус»: шестнадцать человек — патруль. Сюда, — обратился он к соседу, — и ты сходишь проверить, как бы чего не случилось. Если что выйдет — сразу звони. Понял? Или кого-нибудь пришлешь, прямо ко мне, пусть хоть карету наймет. В оба смотри! Там работает Доминич. Его и близко нельзя подпускать к заводу: печович.
Когда все это было закончено и они вышли в сад, Новак встал на подмостки. Перед подмостками чернел лагерь слесарей и токарей. Пение прекратилось. Новак начал читать фамилии тех, кого надо вовлечь в организацию, и тех, кто этим займется. Потом прочел, кто пойдет в забастовочный патруль.
— Товарищ Новак! — крикнул кто-то из толпы. — Я вместо «Шлика» лучше к «Ганзу» хотел бы пойти.
— Кто это?
— Хайош.
— Почему, товарищ Хайош?
— Обстановку лучше знаю.
— Ладно, — ответил Новак. — Вычеркни его, — обратился он к сидящему на веранде, — из «Шлика» и запиши к «Ганзу». Кто хочет на «Шлик» идти?
Он продолжал читать список. Прежде чем люди ушли, Новак дал им еще кое-какие «теоретические» указания.
— Штрейкбрехеру самое меньшее — пощечин надавать! Понятно? Это самое меньшее! А бить надо так, чтобы следов не оставалось… Ну!..
На четвертой неделе организовали оркестр. Стали печатать плакаты и расклеивали их по городу. Печать была наполнена сообщениями, которые оплачивали заводчики. Согласно этим известиям металлисты терроризируют предпринимателей и выступают с такими требованиями, которые никак нельзя выполнить, иначе жизнь вздорожает. Плакаты забастовщиков сообщали, что «будапештские металлисты объявили забастовку не для того, чтобы поднять расценки, а потому, что вслед за оружейным заводом все заводы пожелали провести снижение уже существующих расценок. В ответ на это консервный завод, принадлежавший концерну Манфреда Вейса в Чепеле, объявил локаут, и тогда была объявлена забастовка солидарности для защиты товарищей и самих себя. Потому что после вышеуказанных предприятий, по всей вероятности, очередь была бы за ними. Пусть господа заводчики откажутся от снижения расценок — и мы тогда немедленно приступим к работе…»
Уже на следующий день на стенах домов появились ответные плакаты.
«Наши любимые рабочие!» — этими словами начинался плакат. Речь шла обо всем: о бунтарях, об интересах страны, только о снижении расценок не было ни слова. «Выходите на работу, а потом будем вести переговоры».
После этого события пошли быстрей. Союз промышленников организовал «согласительные комитеты», куда пригласили делегатов профсоюзного совета. По предварительному соглашению оружейный завод снижал расценки только на пять процентов, зато цены в столовой снижали тоже только на пять процентов.
Мелких ремесленников-слесарей теснили подрядчики-строители, которые, по договору, 1 мая обязались передать выстроенные дома их владельцам. Дома были готовы, но слесари не поставили чугунные перила ни в коридорах, ни на лестницах. В такие дома жильцов нельзя было вселять. Подрядчики-строители, по договору с домовладельцами, должны были платить неустойку за опоздание, которую они перенесли на мастеров-слесарей, не выполнивших договоров. Поэтому ремесленники, несмотря на нажим заводчиков, перестали увольнять подмастерьев, а нажим со стороны союза заставил подмастерьев приступить к работе. Таким образом, фронт всеобщей забастовки прорвался. Союз понизил пособие по забастовке, в вольных организациях[37]
энергично действовал Доминич. Новак поссорился с председателем совета профсоюзов Яссаи.