Господин Фицек

Фицеки никогда не душились. Жена Фицека даже употребление пудры считала безнравственным. Фицеки не умывались туалетным мылом. Те кусочки простого мыла, которые оставались после стирки и были слишком малы, чтобы намыливать ими белье, шли на умывание. Поэтому Мартон спрятал маленькую коробочку с ароматным кремом так, чтобы дома никто ее не заметил. Он только тайком подносил ее к носу, осторожно нюхал — изучал, но намазать кремом лицо или руки не смел. Мартон решил: когда Белла с Манци будут танцевать на галерее, он возьмет с собой крем и в кармане снимет с него крышку, чтобы девочки почувствовали, как он хорошо пахнет.

Теперь уже трудно установить, почувствовала или не почувствовала Манци аромат, но она улыбнулась мальчику. А Белла сразу после танца подошла к нему.

— Вы сын Фицека?

— Да, — ответил Мартон.

— Зайдите к нам. Манци тоже придет. Поиграем в «доктора». Хорошо? Вы будете врачом, Манци — больной.

Мартон пошел в квартиру, где жила Белла. Кроме них, дома не было никого. Манци, одетая, легла на кровать и начала стонать:

— Ой, как я больна…

А Мартон вошел в дверь, спросил, где больная, потом сел на постель и стал расспрашивать:

— Что у вас болит?

Он попросил открыть рот, показать язык, пощупал пульс у Манци. Руки его дрожали, и ему хотелось сказать: «Манци». Затем диагноз был поставлен:

— Воспаление легких.

Но Белла не удовлетворилась этим.

— Больного надо посмотреть. Выслушайте ее, господин доктор.

Но «господин доктор», покраснев, пробормотал:

— Нет, я уже осмотрел ее.

…«Господин доктор, господин доктор…» Лотом он думал, что в самом деле станет доктором. Он окончил четыре класса начальной школы с круглыми пятерками. Возвращаясь с сыном домой после выпускного экзамена, г-н Фицек заходил ко всем знакомым и хвалился. Потом сунул аттестат в карман, а Мартона отослал домой.

— Но ты, сынок, не вообрази о себе что-нибудь, а то я быстро собью с тебя спесь!

И пошел в корчму выпить вина с сельтерской, как будто он сам сдал экзамены.

Жена Фицека, прочитав аттестат, сказала:

— Мартон, ты будешь учиться дальше.

Кто-то дал совет, что разумнее всего записать мальчика в реальное училище, потому что оттуда он может идти учиться хоть на инженера, хоть на врача. Но г-н Фицек и слышать не хотел об этом.

— Ну да, взбесился я? Господина доктора сделаю из него, чтобы он на меня потом и плевать не захотел? Хватит с него и шести классов начальной школы! Потом посмотрим. Откуда я возьму восемь форинтов вступительной платы? И плату за учение?.. И речи не может быть об этом!

Фицек говорил, говорил, но жена стояла на своем, как всегда, и в конце концов г-н Фицек смягчился.

— Ну ладно! Чтоб вас проказа заела! Ладно! Если достанешь восемь форинтов вступительной платы, пусть будет из него доктор. Только не пожалей об этом, Берта…

В это время они уже продавали молоко по дешевой цене в кофейной на улице Гараи, и жена Фицека посоветовала:

— Ты рассчитай разносчиков молока, Мартон заменит их и сам заработает вступительный взнос.

Утром в пять часов мать нежно будила его:

— Вставай, сынок, ну, вставай же…

Она вешала Мартону на шею сумку с бутылками, в руку давала ему корзину с бутылками, и «господин доктор» уходил, босой, немытый и заспанный, разносить молоко по домам.

Солнце золотило крыши домов. Поливали улицы. Дул прохладный утренний ветер, и «господин доктор» шел с этажа на этаж. Первого сентября отец записал его в реальное училище на улице Буйовски.

Огромное здание с мраморным фундаментом. Кругом него виллы, окруженные оградой. В эту школу ходили чисто одетые, сытые ребята — казалось, будто из начальной школы в реальное училище записали только сидящих на двух передних партах. Училище было полно Фодоров и Фридов. Мартон чувствовал себя чужим и потому ничего не слышал во время урока.

На первой педагогической конференции установили, что он тупой, невнимательный ребенок и может учиться только за плату. Тогда г-н Фицек взял его из училища. Мартон облегченно вздохнул и радостно продолжал ходить в пятый класс начальной школы на улице Хернад. Там он снова встретился с ребятами, такими же, как он. В то время еще была кофейная, и Мартон по утрам контрабандой выносил двадцать булочек и потом уплетал их вместе с ребятами — все ели булки Фицека.

…А теперь он грустил. Вокруг него — туман, сплошной туман. И Манци уже не любит его. Он никогда не говорил Манци, что влюблен в нее. На это у него не хватало храбрости. Как влюбленная птичка, он только пел ей песни, стоя в дверях своей кухни, и думал, что Манци услышит его голос. Они почти не разговаривали друг с другом, он не знал, что ей сказать, да и Белла мешала. «Если бы она была чаще одна, я мог бы ей как-нибудь сказать, что женюсь на ней, пусть она подождет меня… Но Белла всегда с нами!»

Случалось, что вечерами он бывал один с Манци во дворе. Над ними темнело небо и сверкали звезды, Мартон после долгого молчания вздыхал:

— Манци…

— Что?

— Я вырасту…

— Да.

— Я вырасту, и я… я, может быть, стану настоящим доктором.

— А я стану актрисой: я уже выступала.

— Ладно, — говорил Мартон, — но вы подождите меня.

— Где?