Господин Фицек

— С удовольствием, но я долго не могу говорить перед господами… Мне мешает… Вы, господин Шниттер, знаете, что мне мешает… Если позволите мне временами выходить или… Pardon… — И лицо Чепе напряглось, оскалилось, показались желтые неровные зубы.

Шниттер, сохраняя полную серьезность, обратился к господам:

— Я думаю, разрешим не выходить… Сейчас начнется представление, — сказал он тихо и подмигнул Хельвеи.

Чепе поспешно подошел к открытому окну и начал свое сообщение.

Когда он в первый раз произнес «pardon», господа удивленно оглянулись, но потом, во время рассказа, когда «pardon» звучало все чаще и чаще, а иногда вырывалось в самых трагических местах, настроение у дирекции все повышалось.

Сначала Керкаполи вынул платок и поднес его ко рту, чтобы скрыть смех. Потом отвернулся Хельвеи. Только по спине его было видно, что он трясется от смеха. Проттер покраснел от сдерживаемого хохота, а Баркаи громко хрюкал и, опустив голову на свою жирную грудь, исподлобья глядел на стоявшего у окна Чепе. Только Шниттер сохранял невозмутимое спокойствие.

«Чудесная штука, верно?» — говорили его глаза, когда он подмигивал окружающим.

— …Там я заболел. Я взял на себя убийство… Pardon… Майор ничего не дал… Я люблю изящно одеваться, но работы нет. Кто станет держать такого человека?.. Пособие по инвалидности… Вот мое несчастье… Смилуйтесь надо мной… — вздохнул он.

Глаза Чепе снова закрылись: он не хотел видеть хохочущую компанию. Но смех он все же слышал. И Чепе стоял, опустив голову.

Заговорил Шниттер:

— Господин Чепе, при разборе этого дела очень важно знать, всегда ли вы служили приказчиком?

Лицо Чепе перекосилось. Видно было: несчастный только что заметил, как над ним издеваются. Глаза его снова открылись, и он жалобно взглянул на Шниттера.

— Нет… мой отец… потому что я завил себе волосы… Pardon… рассердился и отдал меня в сапожные подмастерья… Потом я стал приказчиком.

— Расскажите подробно, — снова сказал Шниттер официально и серьезно.

Баркаи не вытерпел и, хохоча, вылетел за дверь, но тотчас же вернулся, чтобы не пропустить чего-нибудь. Проттер стоял уже у дверей.

— Ну, хорошо, друг мой, — сказал Шниттер, — оставьте здесь прошение, мы сделаем что-нибудь. Можете идти. Приходите через две недели. Вот вам полфоринта.

Хельвеи тоже дал полфоринта, и в конце концов они собрали для Чепе три с половиной форинта. Чепе взял деньги и ушел.

— Ну, господин Шниттер, это и не таких денег стоило! — воскликнул Проттер, стукнув кулаком по столу.

— Я же говорил! — Шниттер впервые рассмеялся.

— А как же вы удержались от смеха?

— Это вопрос дисциплины, — ответил Шниттер. — А потом для меня он уже не новость. Он три года морочит мне голову.

— А почему вы не дадите ему пенсию? — спросил Хельвеи. — Ведь он же несчастный человек и скоро погибнет.

Шниттер глянул на свои ногти.

— Параграф закона, относящийся к этому случаю, очень неясен. Нельзя было рассчитывать на такой случай. А кроме того, если мы дадим ему пенсию — конец представлению. Я больше никогда не увижу его. Мы можем от случая к случаю выдавать ему пособие. Жаль, что не угостили его свежими пирожными. Ну и цирк!

И дирекция еще полчаса смеялась над г-ном Чепе. Они повторяли его движения, и снова запорхало слово «pardon»; у некоторых даже слезы текли от смеха. Развеселившийся г-н Хельвеи пригласил в конце заседания коллег приехать к нему в субботу вечером на его виллу, и там в курительной, когда не будет дам, они расскажут всем сегодняшнее происшествие.

— Жаль, что нельзя взять с собой Чепе, — заметил Шниттер. — Что рассказ по сравнению с тем, когда он сам дает представление.

3

Он идет по улице. Шаги его тверды и руки сжаты в кулаки. Шляпу он надвинул на глаза и смотрит прямо перед собой. Он с такой стремительностью вышел из дома № 20 по улице Магдолна, как будто у него неотложное, срочное дело. Но уже после десятого шага он остановился, обернулся, посмотрел перед собой, потом снова повернулся и пошел. Он все еще спешит, дышит прерывисто, торопится выйти на проспект Кёзтеметё.

Когда он подходит к трамвайным рельсам, он не замечает, что трамвай несется прямо на него; вагоновожатый бешено звонит, но он не слышит и шагает по рельсам, как будто этот трезвон относится не к нему. Трамвай останавливается, вожатый бранится, а он поспешно переходит через рельсы и останавливается только тогда, когда натыкается на ограду кладбища.

Куда же ему теперь идти?.. Он смотрит вокруг сухими глазами. Куда? К кому? «К Франку! — решает он. — К Франку». И идет, только уже значительно медленнее, потому что думает о том, что он скажет Франку. Он медленно шагает, и тело его слегка наклоняется вперед.