Господин Фицек

— Дает свободу действия.

— А у кого есть революционные принципы?

— Дает свободу действия.

Приятели добрались до улицы Виг. Посередке шел тощий Антал Франк, в широких болтающихся брюках, справа — длинный Доминич. Слева шагал Новак. На улице Виг под воротами стояли женщины. Вьюга загнала их туда.

— Зайди, красавчик, у меня тепло…

— Я тебе такое сделаю, — сказала другая, — что ты, папочка, три дня не забудешь…

Они цеплялись за пальто. Антал Франк проворчал без возмущения.

— Отстань! Позови кого-нибудь другого.

Вошли в трактир. Раскаленный, дымный воздух ударил им в лицо. В зале было уже довольно много народу, и асбестовые колпачки ламп светили сквозь синий табачный дым, как далекие звезды. Со всех сторон слышался разговор, слова сливались в один горячий невнятный лепет, как в бане. На столиках перед облокотившимися людьми стояли кружки пива, стаканы с сельтерской, а на стенах — различные параграфы возвещали золотые трактирные правила. Как раз над эстрадой поместился человек с красным носом и до ушей открытым ртом. Под ним подпись: «§ 13. Кибец, заткни рот!»

Новак остановился среди столиков, осмотрелся и стал искать место.

— Новак, сюда! — послышался слева радостный возглас, — Дюрика!

Новак повернулся.

— Шани Батори!

— Японец!

— Шани, это ты?

— Ну, здорово! Как живешь?

Они подошли к столику, где сидели Японец и пузатый наборщик Розенберг. Сняли пальто и повесили на вешалку рядом со столом. Все на один крючок. Японец отбросил густые черные волосы и, когда встал, казалось, стол упал на колени перед его громадной фигурой.

— Садитесь, — потряс Японец руки трем пришедшим. — Чудный у меня нос! — обратился он к Новаку. — Встретиться хотел с тобой, Дюри, и пронюхал, что придешь сюда.

Искрящиеся черные глаза любовались Новаком.

— Что за нос! — сказал Японец, указательным и большим пальцами сжав ноздри. Он расправил грудь и весь покраснел, потом отнял пальцы от носа, и воздух ринулся ему в ноздри. — Нос! Нюх! Верно, дружище? Как у доброй полицейской ищейки! — весело кричал Японец, и его густой голос заполнил зал, где все неожиданно затихли и прислушались к его словам.

— Товарищ Батори, не устраивайте скандала, — обратился к Японцу один из распорядителей.

— Заткните глотку! — Батори стукнул кулаком по столу. — Какой я скандал устраиваю?

— Шани, да тише ты! Вот опять как паровой котел, — шепнул ему Новак, усаживая неожиданно разгневавшегося друга.

— Рад, братец, давно не видел тебя, — произнес Батори теперь уже с некоторой горечью, снова отбросив волосы назад. — Эй, официант!.. Доминич, Франк, что будете пить?

— Ничего не пью, — отмахнулся Франк.

— Тони, я плачу…

— Нет, Шани, нет. Я плохо себя чувствую, прости.

— Ну, стакан глинтвейна.

— Это можно.

Официант принес ароматный, пряный глинтвейн и пять кружек пива. Одну за другой поставил на стол.

— Платить сразу.

— Что такое? — взорвался Японец.

— Извините, это не от недоверия, а сейчас собрание, — разъяснял официант. — Ничего нельзя предвидеть заранее. Полиция может распустить собрание, и тогда мне придется гоняться за чеками.

— За мной еще никто не гонялся. — Японец гордо оттопырил губу и кинул монету на стол. — Остальное оставьте себе.

— Ну, Шани, что нового? — спросил Новак.

— Живем, дружище, живем! Только сейчас по-настоящему. Меня не так-то легко похоронить. Я не торгуюсь! Меня товарищ Барон больше уговаривать не станет.

— Где работаешь? — спросил Розенберг.

— У Тауски. Мебель перевожу.

— Не под стать тебе, — заметил Новак.

— Выдержу. — Японец пригладил волосы и выпятил губу, локтями оперся о стол. — Такие мускулы нагулял, брат, что господина Барона одним махом вмажу в стену.

— Оставь ты это, товарищ Батори! — бросил Розенберг, поправляя на животе перевернувшийся брелок.

— Токарь — и вдруг грузчиком работаешь! Нет, это, брат, не дело, — сказал Новак, слизывая пену с усов.

— А это дело, что господин Барон велел прекратить забастовку, исключил меня из союза, поместил в черный список за то, что я ему раз заехал по морде? Вот как! Товарищ Барон сажает меня в тюрьму. Товарищ Барон велит директору «Ганза» поместить меня в черный список, а вы железными лопатами закрыли рты и не пикнете? Это дело? Да?

— Нет, это не дело, — сказал Новак серьезно. — Но раз-два и в морду — тоже не дело.

— А если ты подашь заявление в «Непсаву», — вставил Розенберг, — профсоюз устроит тебя на работу.

— Заявление! — Японец отодвинул от себя кружку. — Прощения просить? Чего мне заявлять? Я признаю, что товарищ Барон, — закричал он, — был негодяем, печовичем[9], что целовал ручки директору «Ганза». Это я могу написать… Что трепался до тех пор, пока вы не приступили к работе… Что?.. Это я хочу написать — пусть напечатают. Барон — печович! — орал он.

Сам г-н Кюффнер подошел к столу.

— Господа, прошу вести себя потише. Для меня все посетители одинаковы, но все же вы принуждаете…

— Ладно, господин Кюффнер, можете идти, — сказал Японец тише, сделав правой рукой недвусмысленное движение, — и скажите тому, кто вас послал, пусть он…