Читаем Господин Фицек полностью

Господин Фицек

Социалисты, стройтесь,Вперед, вперед, вперед!Над нами реет знамя,Нас барабан зовет.

Когда дошли до второй строфы, из зала стали тихо подпевать:

Не варварским оружиемБороться мы хотим.Не саблей, не винтовкойВрага мы победим.

Красноносый дирижер укоризненно обернулся. «Теперь все поют, а на урок пения так никто не приходит», — подумал он.

Распахнулась дверь, и ввалилась толпа народу.

— Товарищи!

Песня замолкла. Сидевшие в зале обернулись, некоторые вскочили. Дирижер повернулся, держа руки поднятыми. Лицо его было перекошено от злобы.

— Товарищи! В России революция! Рабочие двинулись к Зимнему дворцу. По ним дали залп. Царь бежал.

Поднялся такой шум, будто провалился пол и обрушился потолок.

— Что? Что такое? Революция! Царь?..

Японец, до сих пор сидевший молча, вскочил и крикнул в зал:

— Долой деспотизм!

Докладчик скрылся через черный ход, по дороге накинув на себя пальто. Он побежал в «Непсаву» — узнать, что случилось.

Все устремились на улицу. Участники хора соскочили с эстрады; дирижер постоял некоторое время, затем, укоризненно покачав головой, положил камертон в карман. Поднялся такой шум, что можно было разобрать только отдельные слова.

— Царь!.. Деспотизм!.. Революция!..

Доминич и Франк в этой устремившейся на улицу людской лавине оторвались от других. Некоторое время они шли вместе, затем Доминич, остановившись на улице Йожеф, сказал Франку:

— Тоничка, здесь, в этом доме, я хочу навестить одного больного друга. Иди домой один. Если жена спросит, скажи, что я зашел к больному Керекешу. Через час буду. Ну, всего лучшего! Береги себя, не простудись. И не попади, — подмигнул он, — к девочкам!

— Что ты! — тихо ответил Франк.

Доминич вошел в дом, парадное было еще открыто. Антал Франк отправился домой один. Едва Франк отошел шагов на сто, Доминич завернул на улицу Виг и подал знак первой окликнувшей его женщине. Женщина пошла вперед, он зашагал за ней по сумрачному двору, глаза его прилипли к талии женщины.

…Вьюга затихла. Прояснилось небо, и над городом расстелилась звездная, сверкающая январская ночь. С Дуная дул мягкий ветер — вестник ранней весны.

Новак расстегнул пальто и взял под руки Японца и Розенберга.

— Погуляем немножко, — сказал он. — Погода отличная. — Помолчал, глубоко вдохнул свежий воздух. — Значит, там революция…

— Да, — проворчал Японец, — потому что они знают, как надо бомбы бросать.

— Э-э! Дело не в бомбах, — ответил Новак и добавил: — С тобой надо что-то делать! Хороший парень, прекрасный товарищ, токарь — и пропадаешь!

— Напиши ты, Японец, заявление, — сказал Розенберг. — Не можешь же ты быть вне профессионального союза. Новак прав. Квалифицированный рабочий не должен становиться чернорабочим.

— Не хочу я ни от кого зависеть.

— Что значит зависеть? — прикрикнул на него Новак. — Сейчас ты что, не зависишь? Тауски выгонит тебя, когда ему вздумается. Даже союз тебя не защитит.

— Пойду в другое место!

— А, ерунда какая! Вступай обратно в союз и работай вместе с нами. Напиши ты это заявление. Напишешь? Шани, помнишь школу, учеников?

Японец улыбнулся и сжал руку Новака.

— Тот рябой учитель, — бормотал он, — не говорил, что он наш человек, как этот Барон.

— Ладно. Но нельзя же, дружище, так поступать. Всех укокошить кто тебе не нравится. Представь себе, что все стали бы так делать. За две недели вымер бы весь город.

Японец не отвечал.

— Бомбу, — пробормотал он, затем громко добавил: — Ладно, подумаю.

На площади Барош, у вокзала, расстались.

— Где живешь, Шандор? — спросил Новак.

— На улице Бема, — сказал Японец.

Новак вздохнул, услыхав название улицы.

— Зайди ко мне как-нибудь вечерком, — сказал он, — только непременно.

Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.

— Живет на улице Бема… среди воров и бродяг, — проговорил Розенберг, когда Японец был уже далеко. Он поправил шелковое кашне на шее. — Скоро порядочному организованному рабочему стыдно будет пройти с ним по улице.

Новак хотел сказать ему что-то очень грубое, но передумал. Некоторое время они шли молча, вдруг Новак остановился.

— Ты где живешь?

— На улице Петерди, — ответил Розенберг.

— Ну, иди. Я еще погуляю…

Он холодно попрощался с Розенбергом, повернулся и быстро пошел по направлению к проспекту Арена. Голова его поникла, а это у Новака случалось только тогда, когда он чего-то никак не мог понять или какая-нибудь большая печаль одолевала его.