Господин Фицек

— Если бы я не видел своими глазами, не поверил бы. Понимаешь? Не поверил бы… Словом, когда я расстался с тобой на площади Алмаши, Ласло повел меня на улицу Серечень. Ты же сам знаешь, кто такой Ласло. Его уже дважды хотели исключить из партии. Сперва за то, что он произнес речь у деревообделочников и сказал, что партия не может сотрудничать с Габсбургами, с Францем-Иосифом. Если хорошенько подумать, то он был в этом, конечно, прав. Деревообделочники не дали его исключить. А потом на партийном конгрессе он потребовал отделения партии от профсоюзов. И чтоб партия руководила профсоюзами. Но если партией будет руководить Шниттер, то какая же разница?.. Или, скажем, с этим национальным сопротивлением… Я, например, чувствую, что независимая Венгрия была бы нужна, — а то нас вдобавок еще и австрийцы обдирают. Так почему же мы не возьмем дело в свои руки?.. Ведь джентри[15] — что?.. Они хотят только в своих интересах пошантажировать императора, и как только добьются своего, так плевать им на всю национальную независимость. Какое им дело до того, будут ли нас обдирать, кроме них самих, еще и австрийцы? Нет, если б мы стряхнули с себя этих пиявок, то со своими бы тоже легче справились. А Шниттер твердит одно: важно только избирательное право… И стоишь часто как дурак, и нет никого, кто б тебя уму-разуму наставил, сказал, что делать…

Новак закурил сигарету, выругался и вытер вспотевший лоб с такой силой, будто желал этим движением водворить на место разбежавшиеся мысли.

— Словом, у консерватории ждал нас молодой человек с густыми черными волосами. Оттуда мы пошли на улицу Серечень. Там повели меня по черному ходу на второй этаж, и мы влезли на окно внутреннего двора. И представь себе, Тони, напротив в большой комнате происходило заседание партийного руководства. Сквозь открытое окно было слышно каждое слово. Знаешь, у меня даже сердце застучало, когда я увидел — сидит все партийное руководство… Нас, конечно, не заметили, мы даже дыхание затаили. Кто-то из них говорил, что он против делегации… Мне уже стыдно стало: чего хочет от меня этот Ласло, — что-то будет, что-то будет? У меня даже рука устала цепляться. Представь себе, войдет кто-нибудь и заметит… Скандал какой!.. И тут слово получил Шниттер. — Новак остановился и схватил Франка за руку. — Друг! Кто я… или, скажем, ты, чтобы о нас так говорили?

— А что он сказал?

— Что сказал? Сказал, что ты осел и что я тоже осел. Не понимаешь?

— Нет.

— Подожди! Словом, он начал говорить: что, дескать, он был прав, что хоть двадцать делегаций составит и, если понадобится, хоть к самому королю пошлет делегацию — ради всеобщего избирательного права… Только надо уметь подойти к людям. И тогда сказал, что и я и ты ослы… Понял? — Новак остановился. Снова пошел вперед. — Ласло толкал меня в бок. «Ну, — прошептал он мне на ухо. — Ну?» Дружище! Если я поддамся своему гневу, то закричу или брошу чем-нибудь в них… Да! — Он провел рукой по глазам, погладил усы. — Да… Потом другой получил слово и говорил о каких-то деньгах, которые получат через кабаре… как оно называется?.. Подожди, забыл… Неважно… Через кабаре Вертхейма от правительства… Деньги, чтобы сломить национальное сопротивление… И в конце концов он заявил, что вопрос решен, потому что избирательное право так или иначе будет. Если уйдет Криштофи, то за ним следом придет Андраши. Андраши предложил плюральное избирательное право…[16] Одним словом, что в парламенте будут социал-демократы…

Антал Франк с трудом понимал бессвязный рассказ.

— Словом, мы получим избирательное право. Ну, это, друг, большое достижение.

— Что тебя и меня ослами обозвал…

Бледный пекарь пожал плечами.

— Дюри, а если мы в самом деле ослы и не понимаем…

Новак возмущенно крикнул ему:

— Ты, старина, можешь быть ослом, а я ничьей скотиной не буду! Я — доверенный, токарь. Полмира обойдешь, лучшего рабочего не найдешь.

— Ладно…

Новак снова остановился. Положил руку на плечо Франка.

— Когда мы слезали с окна, Ласло сказал: «Ну, что вы скажете на это, товарищ Новак? Полиция им дает деньги…»

— То есть как — полиция? — спросил Франк.

— Так. Ведь полиция и правительство — это одно и то же!

— Почему одно и то же? Неправда! Криштофи дает нам право голоса, а полиция саблями разгоняет нас. Как же одно и то же?

— Эх!.. Но они согласятся и на плюральное…

— Что значит «плюральное»?

— То, что у нас — у десяти — будет один голос, а у Пишты Тисы — одного — пятьдесят голосов.

— А… Да, об этом я уже слышал. — Франк задумался. — Но ведь тогда мы все-таки попадем в парламент?.. В парламент… В парламенте нужны рабочие представители. Верно? Вот это самое главное. А потом мы уничтожим это, как оно называется… плюральное… Засядем в парламенте…

— Но какой ценой? Тони, какой ценой?.. И почему я осел? Или ты? И деньги… Правительство дает деньги. Даром денег не дают. Почему я должен сломить национальное сопротивление? Какая мне от этого польза? Какое мне дело до Габсбургов?

Антал Франк долго молчал, затем, кашлянув, сказал: