Госпожа

— Если хотите, называйте меня Джудит. Это мое настоящее имя.

— Послушайте, Джудит, это не шутки! Я знаю, что люди думают о нас — что мы олигархи, убийцы, сажаем людей в камеры на Лубянке и они бесследно исчезают. Но поверьте мне, мы не расхаживаем с набитыми полонием карманами. У меня действительно есть свои принципы. Конечно, я не святой, поэтому ваше жуткое прошлое меня не особо шокирует, но не надо делать из меня персонажа из комикса!

— Что ж, с этим я, пожалуй, соглашусь, — отозвалась я, поглядывая на тело Баленски. — И все-таки как вы узнали о том, что случилось в Париже?

— От Казбича, разумеется.

Но как Казбич узнал, кто я такая и что я там делала?

— Елена рассказала мне, что вы опасны. Потом я решила, что это вы убили Машу, разнесли мою галерею, убили Гиша. Разумеется, я сделала вывод, что вы человек серьезный и я буду следующей.

— Но почему вы так решили?

— Юрий. Я видела его сначала в Венеции, потом в Париже.

— Я знаю Юрия, но он работает не на меня, а на Казбича. Я попросил Казбича дать ему задание приглядывать за Еленой. Когда она пьет, то часто влезает в… неприятные ситуации. Про Машу я вообще ничего не знал. Эдуард Гиш, по слухам, покончил с собой.

— Баленски думал, что картина у Гиша, — медленно произнесла я. — Это было не самоубийство.

— Гиш не первый из сотрудников Баленски, кто плохо кончил, — кивнул Ермолов, и какое-то время мы оба молчали.

— Есть и другая причина… — начала я, но осеклась.

— Да?

Если Караваджо чему меня и научил, так это тому, что техника исполнения всегда должна соответствовать обстоятельствам.

— Я сделала все это, потому что смогла. Потому что я убедила себя, что вы меня преследуете. Потому что я злилась на вас. Хотела вас унизить. А еще потому, что… потому, что это было… интересно!

— Маша была вашей подругой?

— Можно сказать и так. Да. Мы были достаточно близки.

— Мне жаль. И насчет того, что случилось с вашей галерей.

— Это не важно. А мне жаль вашу фарфоровую лошадь.

— Соболезнования приняты, — улыбнулся он.

На какое-то время мы даже забыли о Баленски, бессловесном госте на нашей коктейльной вечеринке. Посмотрев на покрытое кашемиром тело, я подняла стакан и спросила:

— Почему у него не идет кровь?

— В свое время я был профессионалом.

— Знаете, а вы с Еленой просто созданы друг для друга.

— Когда-то так оно и было, — коротко ответил Ермолов, встал, потянулся, и я не могла не залюбоваться его подтянутым телом. — Значит, вы и ваши умники-художники держите меня на приманке?

— На крючке, — поправила его я.

— А вы подходите к делу основательно, — улыбнулся Ермолов. — И что, вы собираетесь продолжать весь этот спектакль с шантажом?

— Нет. Но я пообещала что-то заплатить моим художникам. Эти деньги мне понадобятся. И еще одному человеку я тоже должна заплатить. Елена обо всем знает. — Я сморщила нос, решив, что подумаю о своей поразительной глупости как-нибудь в другой раз. — И от тела Баленски нам надо избавиться.

— Я же сказал, сердечный приступ. Он человек немолодой, чего тут удивительного, — отрезал Ермолов, расхаживая по холлу взад-вперед, словно зверь в клетке.

— Но ваши люди в Москве хотели подставить его. Засадить за решетку. Они будут не в восторге от такого исхода.

— Да, это может вызвать некоторые затруднения…

— Тогда, пожалуй, у меня есть нужный человек. Думаю, вам понравится мой план.

— Вы собрались учить меня, как избавляться от тел?

— Мне только дай волю!

Вечером Ермолов приехал прямо со взлетно-посадочной полосы за рулем микроавтобуса «ауди» и по дороге заехал за Баленски во «Дворец». В качестве временной маскировки нам как раз пригодился Караваджо — мы обернули им голову и шею Баленски, чтобы скрыть рану, а потом плотно застегнули пальто до самого верха, чтобы голова держалась ровно. Обвисшая, тонкая, как пергамент, кожа на горле была еще теплой. В салоне места для тела было предостаточно, мы спустили его вниз на лифте, погрузили в машину и поехали обратно в Санкт-Мориц, минуя старинные фермерские дома и современные кондоминиумы, возвышавшиеся среди снега, словно сверкающие сталагмиты. Всю дорогу мы ехали молча, я только подсказывала ему нужные повороты на пути к хостелу.

— Нам придется нести его, положим его руки нам на плечи, чтобы со стороны выглядело, как будто он пьяный, — предложила я, вспомнив, как решала вопрос с Лианной в Париже.

— Вы уверены, что это оптимальный вариант? — засомневался Ермолов.

— А кого ваше правительство ненавидит сильнее, чем инакомыслящих?

— Не понимаю, о чем вы.

— Гомосексуалистов! — провозгласила я, но Ермолов посмотрел на меня непонимающим взглядом. — Вы разве не знали, что Баленски — гей?

— Понятия не имел, — отрезал он с гордостью и, должна признать, с легким отвращением.

Я с сожалением вспомнила обо всех мерах предосторожности, о переговорах с «серой шляпой» Дейва из Кении. Я считала Ермолова всемогущим суперзлодеем, а он знать не знал того, о чем любой может прочитать в журнале «Грация».