Госпожа

Как уже упоминалось, в это время, время разброда и шатаний в большевистском руководстве, наступившем после смерти Ленина, Николай Бухарин бросил кличь, обращаясь к крестьянам: «Обогащайтесь!». По всей стране крепкие хозяева, кулаки, восприняли его с удовлетворением. Тем более воспрял духом Яков, ведь то было как бы официальное одобрение того образа жизни, к которому они с Ксенией стремились. За три года после голодного 1922 года в Подшиваловке собирали столько хлеба, что буквально засыпались им. Возможности НЭПа, вызвавшие бум частной торговли и кооперации позволяли эти излишки вывозить, продавать, обменивать. Далеко не все подшиваловцы сумели воспользоваться этими НЭПовскими благами, но Яков в те годы взял все что мог. В город теперь семейство Буровых выезжало на рессорной бричке запряженной белым в яблоках жеребце, а следом ехала телега с лошадью поплоше, в которой сидели батраки. Яков с Ксенией ходили по лавкам и базарам, делали покупки, которые батраки тут же уносили. Вскоре телега была уже забита под завязку, как нужным в хозяйстве товаром, так и игрушками для детей, шубами, платьями, обувью. Ксения ни в чем себе не отказывала, тем более любящий муж это всячески поощрял. Но не только жену баловал Яков. Очень любил он и детей. Для сына Володи, он не пожалев немалых денег, как-то привез с ярмарки игрушечную маленькую лошадку, едва ли не точную копию настоящей. Ох, как радовался тому подарку маленький Володя.

Однажды, летом 1925 года в Саратове, в очередной раз приехавшие на базар Буровы стали свидетелями странной демонстрации. По центральной улице шли совершенно обнаженные мужчины и женщины и громко скандировали: «Долой стыд!» В те годы новая власть хоть еще и некрепко стояла на ногах, тем не менее дурила и чудила, ибо со смертью Ленина не стало некого высшего авторитета, и пока оный не появился, некоторые из наиболее аморальных большевиков выдвигали и такие лозунги, используя временную вседозволенность.

Всего этого Ксения, конечно, не знала, а данная демонстрация её удивила, но совсем не возмутила. До войны на квартире Римских-Корсаковых ей приходилось прислуживать на званых вечерах, куда дамы приходили в вечерних декольтированных платьях. У некоторых те декольте имели весьма вызывающий вид. Да и сама Ирина Николаевна пока невестилась любила весьма смело оголяться. Ксения в своих тогдашних мечтах и себя представляла в таком платье с обнаженными плечами и наполовину и даже более открытой грудью. Ох, как ей тогда хотелось одеть такое платье, а Ирина Николаевна в оном казалась ей верхом красоты и привлекательности. И если то «обнажение» было в её представлении естественным, прекрасным, то увиденное на демонстрации… Она лишь констатировала, что у большинства тех баб, что ходили голышом по улицам Саратова, смотреть было совершенно не на что, хоть они показывали не только плечи и грудь, а вообще всё. По всему все эти, проповедующие новомодное течение гласившее «сбросить одежды и стать совершенно свободными», революционные девки в годы войны и голодовки, наверняка, до сыта не ели и выглядели соответственно. Ксения с отвращением наблюдала за неприглядным зрелищем и вдруг её посетила совершенно сумасбродная мысль… А если она вот так бы разделась и пошла среди этих сухопарых девок… как бы на неё смотрели все эти стоящие вдоль улицы и вытаращившие глаза мужики? Она скользнула взглядом по этим зевакам и вдруг заметила, что и её Яков и сопровождавшие их батраки разинув рты смотрят на эту срамоту. Шальная бабья мысль тут же испарилась, ибо Ксения вновь вернулась в свой образ, жены и хозяйки:

– А ну… что рты раззявили, нечего тут смотреть на этих охальниц и охальников, поехали!– Ксения, отобрав у мужа вожжи и хлестанув лошадь, направила бричку в сторону базара.