Госпожа Бовари

При подъеме на косогор Родольф опустил повод, и они помчались, дружно, одним взлетом; на холме лошади вдруг остановились, и ее длинная голубая вуаль упала.

Стояли первые дни октября. Внизу реял туман. Длинными полосами тянулся он по краю равнины, между вырезами холмов; местами полосы разрывались, поднимались клубами вверх и исчезали. Порой под просветом облаков выступали вдалеке, на солнце, крыши Ионвиля, с садами по берегу реки, дворами, стенами и церковною колокольней. Эмма щурила глаза, чтобы разглядеть свой дом, и никогда бедное селение, где она жила, не казалось ей таким убогим. С возвышенности вся долина представлялась огромным, бледным, курившимся испарениями озером. Купы деревьев местами выдвигались как черные скалы, а колеблемые ветром вершины пирамидальных тополей, возникая рядами из мглы, напоминали зыбучие дюны.

Рядом на лужайке, между соснами, коричневатые отсветы колыхались в теплом воздухе. Почва рыжеватая, как табачная пыль, заглушала звук копыт, раскидывавших палые сосновые шишки.

Всадники держались лесной опушки. Время от времени Эмма отворачивалась, избегая его взгляда; тогда она видела только стволы сосен, вытянутых в ряд, и от их постоянного мелькания у нее слегка кружилась голова. Лошади фыркали. Поскрипывала кожа седел. Когда они въезжали в лес, показалось солнце.

— Небо нам покровительствует! — сказал Родольф.

— Вы думаете? — ответила она.

— Вперед! Вперед! — сказал он, прищелкнув языком.

Лошади помчались.

Высокие папоротники, росшие по краю дороги, запутывались ей в стремя, Родольф порой нагибался на всем скаку и вырывал их. Иной раз, чтобы раздвинуть ветви, он проезжал так близко от Эммы, что его нога задевала ее колено. Небо заголубело. Листья не шевелились. Большие пространства были покрыты цветущим вереском; лиловые ковры чередовались с купами деревьев, то серых, то бурых, то золотых, смотря по их породе. Часто под кустами слышалось легкое хлопанье крыльев или мягкогортанное карканье воронов, улетавших в чашу дубов.

Они сошли с седел; Родольф привязал лошадей. Она шла впереди по мху между колеями.

Но длинное платье, шлейф которого она взяла в руки, все же стесняло ее шаги, и Родольф, идя за нею, видел в промежутке между черным сукном и черным ботинком ее нежный белый чулок, напоминавший ему нагое тело.

Она остановилась.

— Я устала, — проговорила она.

— Ну сделайте еще усилие! Бодрей!

Пройдя еще шагов сто, она опять остановилась, и сквозь длинную вуаль, спускавшуюся с ее мужской шляпы вбок, на бедра, видно было ее лицо в голубоватой прозрачной дымке, как будто она плавала в волнах лазури.

— Куда же мы идем?

Он не отвечал. Она дышала прерывисто. Родольф оглядывался и покусывал усы.

Они вышли на открытое место, где молодые побеги у пней были вырублены. Сели на ствол сваленного дерева. Родольф заговорил о своей любви.

Он не испугал ее сразу восторженными излияниями чувств: он был спокоен, серьезен, грустен.

Эмма слушала, потупясь и шевеля ногой валявшиеся на земле щепки.

Но когда он сказал:

— Разве нас не связывает теперь общая участь?

Она ответила:

— Нет. Вы это отлично знаете. Это невозможно. — И встала, собираясь уйти.

Он схватил ее за руку. Она остановилась. Посмотрев на него несколько секунд влюбленным, влажным взором, она сказала с живостью:

— Послушайте, не будем больше говорить об этом… Где лошади? Едем домой!

У него вырвалось движение гнева и досады. Она повторила:

— Где лошади? Где лошади?

Улыбаясь странною улыбкой, глядя на нее в упор и стиснув зубы, он подходил к ней с протянутыми вперед руками. Она отступила, дрожа, прошептала:

— Вы пугаете меня! Вы меня огорчаете! Едем!

— Делать нечего! — сказал он, меняясь в лице. И тотчас же стал почтителен, ласков, робок.

Она подала ему руку. Пошли назад.

— Что с вами было? — говорил он. — Отчего? Я не понял. Вы, очевидно, ошиблись! В душе моей вы как мадонна на пьедестале, на недосягаемой, незыблемой, непорочной высоте. Но без вас я не могу жить! Мне нужны ваши глаза, ваш голос, ваши мысли. Будьте моим другом, моей сестрой, моим ангелом!

Он вытянул руку и охватил ее стан. Она слабо старалась высвободиться. Так он поддерживал ее, идя с нею рядом.

Заслышали шорох лошадей, обрывавших листья с деревьев.

— О, подождем еще, — сказал Родольф. — Останьтесь!

Он увлекал ее дальше, к маленькому пруду, подернутому зеленою ряской. Увядшие водяные лилии недвижно лежали на воде в зарослях тростника. Испуганные шелестом шагов по траве, лягушки прыгали и прятались в воду.

— Я нехорошо поступаю, — говорила Эмма. — Я поступаю безумно, слушая вас.

— Отчего?.. Эмма! Эмма!

— О, Родольф… — медленно проговорила молодая женщина, склоняясь к его плечу.

Сукно ее амазонки приставало к бархату его камзола. Она закинула белую шею, вспухшую от глубокого вздоха, и, изнемогая, в слезах, с долгою дрожью, закрыв лицо, отдалась.