Госпожа Бовари

— Жюстен, — крикнул аптекарь, — принеси серной кислоты. — И предложил Эмме, хотевшей было пройти наверх, к госпоже Гомэ: — Останьтесь, не стоит подниматься, она сейчас сама сойдет. Погрейтесь покамест у печки… Прошу меня извинить… Здравствуйте, доктор (аптекарю нравилось произносить слово «доктор», как будто блеск этого титула, обращаемого к другому лицу, падал отчасти и на него самого)… Осторожнее, не урони ступок! Сходи-ка лучше за стульями в маленькую приемную; ты знаешь, что кресел из салона трогать нельзя.

И чтобы поставить на место взятое из гостиной кресло, Гомэ бросился из-за конторки; но в эту минуту Бинэ попросил у него пол-унции сахарной кислоты.

— Сахарной кислоты? — переспросил аптекарь с презрением. — Не знаю, таковая мне неизвестна. Быть может, вам угодно щавелевой кислоты? Щавелевой, не правда ли?

Бинэ объяснил, что ему требуется какое-либо едкое вещество, чтоб изготовить состав для чистки меди и вывода ржавчины на охотничьих принадлежностях. Эмма вздрогнула. Аптекарь проговорил:

— В самом деле, погода не благоприятствует вследствие сырости.

— И однако, — подхватил сборщик с лукавым видом, — есть лица, которых это не останавливает.

Эмма задыхалась.

— Дайте-ка мне еще…

«Да он никогда не уйдет!» — подумала она.

— Пол-унции канифоли и скипидара, четыре унции желтого воска и полторы унции сажи для чистки лакированной кожи на охотничьих принадлежностях.

Аптекарь резал воск, когда появилась госпожа Гомэ с маленькою Ирмой на руках; Наполеон шел рядом, а Аталия следовала за матерью. Госпожа Гомэ уселась к окну на бархатную скамейку, мальчик взлез на табурет, между тем как старшая сестра его рыскала около коробки с леденцами, возле своего папочки. Последний наполнял жидкостью воронки, закупоривал пузырьки, наклеивал ярлычки, завертывал пакетики. Вокруг него все молчали; время от времени раздавались только звяканье гирь о чашки весов и несколько слов, тихо произносимых аптекарем в виде наставлений ученику.

— Как поживает ваша девица? — спросила вдруг госпожа Гомэ.

— Тише! — крикнул ее муж, писавший в черновой тетрадке цифры.

— Отчего вы не привели ее с собой? — спросила она вполголоса.

— Тсс!.. — шепнула Эмма, указывая на аптекаря.

Но Бинэ, поглощенный проверкою счета, вероятно, ничего не слышал. Наконец он ушел. Эмма, облегченная, глубоко вздохнула.

— Как тяжело вы дышите! — сказала госпожа Гомэ.

— Жарко, — ответила Эмма.

На другой день влюбленные совещались о правильном устройстве своих свиданий: Эмма думала подкупить прислугу подарком, но лучше было бы найти в Ионвиле какой-нибудь укромный домик. Родольф взялся подыскать.

В течение всей зимы, три или четыре раза в неделю, в темные ночи приходил он в сад. Эмма нарочно вынула из калитки ключ, который Шарль считал потерянным.

Чтоб известить ее о своем приходе, Родольф бросал в ставни горсть песку. Условленный шорох заставлял ее вскакивать; но иногда приходилось выжидать, так как у Шарля была закоренелая привычка болтать о всяком вздоре, греясь у камина, и разговорам его не было конца. Она сгорала нетерпением; если бы ее глаза имели силу, казалось, она вышвырнула бы его своим взглядом за окно. Наконец она принималась за свой ночной туалет, потом брала книгу и спокойно погружалась в чтение, будто не могла от него оторваться. Но Шарль был уже в постели и просил ее ложиться спать.

— Иди же, Эмма, — говорил он, — пора.

— Да. Иду! — отвечала она.

Между тем пламя свечей утомляло его глаза, он поворачивался к стене и засыпал. Она убегала, еле дыша, улыбающаяся, трепещущая, полуодетая.

У Родольфа был широкий плащ; он окутывал ее всю и, охватив рукою за талию, молча увлекал вглубь сада.

Они садились в беседке, на ту самую скамью из полусгнивших толстых сучьев, сидя на которой некогда так влюбленно глядел на нее Леон в летние вечера. Теперь она не вспоминала о нем.

Звезды сверкали сквозь голые ветви жасмина. Позади плескалась речка, и время от времени трещал на берегу сухой камыш. Купы деревьев выступали то здесь, то там из темноты и порою, трепеща снизу доверху, вздымались и падали, словно огромные черные волны, подступавшие, чтобы их поглотить. Ночной холод заставлял их жарче прижиматься друг к другу; вздохи казались глубже, глаза, едва видимые в темноте, больше; слова, в общем безмолвии, произносились шепотом, но падали в душу с кристальною звучностью, отдаваясь в ней бесконечным эхо.

В дождливые ночи они уходили в лекарскую приемную для больных, между сараем и конюшней. Она зажигала свечу в кухонном подсвечнике, спрятанном ею за книгами. Родольф располагался как дома. Вид книжных полок, письменного стола и всей обстановки этого помещения возбуждал в нем веселость: он не мог удержаться, чтобы не отпускать частенько непринужденных шуток, целивших в Шарля и смущавших Эмму. Она хотела бы видеть в нем больше серьезности, а при случае и больше драматизма. Так, однажды послышался ей в аллее звук приближающихся шагов.

— Идут! — сказала она.

Он задул свет.

— С тобой ли пистолеты?

— Зачем?

— Как «зачем»? Чтобы защищаться, — отвечала Эмма.