Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

Ванда Пултавская вспоминает, что однажды жестоко, «возможно, чтобы поиздеваться над нами, немцы поставили елку на улице лагеря; елку с гирляндой, мимо которой мы проходили каждый день, утомленные своими обязанностями»⁴. Декабрь 1941 года, третье Рождество Марии в Равенсбрюке, особенно ярко запечатлелся в воспоминаниях выживших. Это был жутко холодный месяц с завывающими ветрами, которые жестоко пронизывали лагерь⁵. В канун Рождества один из охранников в текстильном сарае сжалился над заключенными и разрешил каждой национальной группе спеть рождественскую песню. Пултавская описывает этот момент: «Немцы пели первыми, хотя «Тихая ночь» звучала странно, как будто не подходила к этой шумной обстановке»⁶. Поляки выбрали свою песню, но, когда дошли до слов «Возьми меня за руку, младенец Христос», захлебнулись слезами и не смогли продолжать петь⁷.

Точно так же многих заключенных охватило чувство одиночества и отчаяния, когда над лагерем зазвучала песня «Тихая ночь» – вероятно, выбранная Марией. Как сказал один из выживших: «Из громкоговорителей звучали рождественские песни, а охранники кричали на нас». Кого-то даже избивали и убивали в тот день⁸.

В дни, предшествующие празднику, сбежала цыганская девочка. Несмотря на то, что ее довольно быстро поймали, в лагере все равно пришлось три дня проводить переклички на лютом холоде. В Рождество на глазах у всех женщин убили юную девушку, избив ее прямо перед рождественской елкой⁹.

Глава 16 Заключенные

Равенсбрюк производил сильное и ужасающее впечатление на заключенных, которые впервые попадали туда. Обычно рано утром поезда прибывали на вокзал Фюрстенберга. Женщины-охранники кричали Raus! Raus! («На выход!»), выходили на платформу, каждая с лающей собакой и кнутом. Заключенных вели вокруг озера к лагерю, приветствовали вездесущим карканьем ворон и загоняли в ворота, после чего насильно раздевали, брили и мыли. В разгар этого ужаса заключенные не могли не заметить, что в самом лагере царил порядок, а перед бараками были нелепо высажены цветы. Как позже заявила одна узница: «Цвел красный шалфей, и с тех пор я просто на дух не переношу эти цветы! А ведь цветок ни в чем не виноват!»¹. К 1940 году для прибывших заключенных не было редкостью увидеть обугленное тело, висящее на электроизгороди, оставленное там для устрашения².

Новую заключенную часто определяли в барак, практически не обращая внимания на ее происхождение, этническую принадлежность или профессию. Какая-нибудь девушка из семьи среднего или высшего класса, выросшая в тепле и комфорте, могла внезапно оказаться в непосредственной близости от проститутки, профессиональной преступницы или просто вместе с женщинами, которые не говорили на ее языке.

Некоторые бараки или блоки становились печально известными, как, например, печально известный «грязный» блок номер два, населенный заключенными категории «асоциальные». Одна молодая женщина заметила, что войти в этот барак было все равно, что «войти голым в клетку с дикими животными»³. Другая ужаснулась оттого, что многие женщины испражнялись в свои миски с едой или в койки, и была поражена агрессивным лесбиянством⁴.

Новых заключенных заставляли быстро осваиваться в лагере. Любой приказ, отданный надзирателем или старейшиной блока, должен был быть незамедлительно выполнен. Все заключенные должны были немедленно вставать по звуку побудочной сирены в четыре утра и оставаться в постели после отбоя⁵. Заключенных часто подвергали дисциплинарным взысканиям за мелкие или мнимые нарушения правил. Мандель в своих более поздних показаниях довольно беззаботно и недостоверно хвастается условиями жизни заключенных. По ее словам, узницам хватало одежды, каждую неделю они ходили в баню и стирали одежду, у них был доступ к оборудованным кухням, а единственными, кого использовали для тяжелого труда, были в основном асоциальные женщины (преступницы). Мандель также обращает внимание на «два свободных часа в середине дня, когда они могли гулять по лагерной дороге и слушать радио», и отмечает, что дважды в месяц они могли получать почту, покупать в столовой что-нибудь поесть или выпить, а заключенные, у которых не было денег, могли получить средства от «благодетельницы». Она с гордостью отмечает, что «воскресенье у всех было полностью свободным – они могли проводить весь день на свежем воздухе»⁶.

Несколько самых первых заключенных согласились с подобной оценкой лагеря. Женщины жили ради выходных, когда, отработав полдня в субботу, они могли отдыхать до утра понедельника. Заключенные могли прогуливаться по улицам лагеря, разговаривать и обмениваться сплетнями⁷.