Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

Глава 19 Хозяйка жизни и смерти

Ich habe Blut geleckt

(«Я попробовал кровь на вкус, и мне понравилось»).

Швабская поговорка¹

Однажды рано утром Мария, хорошо отдохнувшая и готовая начать день, вышла на аппельплац. Ее золотистые волосы, сверкающие и свежеуложенные, были приведены в порядок в лагерном салоне красоты. На ней была прекрасно сшитая униформа, подчеркивающая ее фигуру, настолько обтягивающая, что можно было разглядеть мышцы, пульсирующие под ней, как змеи, работающие в унисон. Ее сияющие глаза светились самодовольством, румяные щеки пылали властью².

По своему обыкновению, Мария надела безупречные белые перчатки и взяла с собой свой любимый кожаный кнут. В прежние времена Мария часто гуляла по лагерю с собакой, но в последнее время, когда ее статус и ранг в лагере повысились, предпочитала ездить на велосипеде. Ее атлетическое тело позволяло ей с большой ловкостью запрыгивать на велосипед и быстро пересекать большую территорию лагеря.

На первый взгляд улица лагеря казалась пустынной, и Мария этому радовалась. Она заметила, что ее неожиданное появление часто заставляло женщин быстро бежать в ближайший свободный барак³. Марии нравилось, что одно ее присутствие может вызвать такой ужас. Она с удовлетворением оглядела теперь уже широкую и пустую улицу лагеря. Пора приниматься за работу и выслеживать этих Sau-Hunden («свинособак»).

Именно в Равенсбрюке Мария достигла апогея своей жестокости. Навыки, приобретенные в Бункере, теперь стали ее визитной карточкой. Любые намеки на мягкость давно исчезли с ее лица и характера. Звериная жестокость была в порядке вещей, и Мария приняла вызов и оправдала возложенные на нее ожидания.

Как новая главная надзирательница, Мария дважды в день проводила переклички, на которых подсчитывалось количество заключенных. Окончательные итоги Мандель представляли надзиратели более низкого ранга, которые затем должны были убедиться, что цифры совпадают⁴.

День заключенного начинался в четыре утра с первой сиреной. С этого начиналась бешеная активность, когда заключенные должны были сходить в туалет, заправить постель и послать кого-нибудь на кухню за пайком – и все это в течение часа. Вторая сирена звучала в пять утра, и это был сигнал собраться на площади переклички для подсчета. Командиры каждого барака заставляли женщин своей группы выстраиваться в ряды по десять человек, чтобы убедиться, что все учтены. Вороны, зловеще каркая, часто толпами летали вокруг заключенных⁵.

Спустя еще час, а иногда и больше, на место выходили надзирательницы и начинали ходить по рядам. Каждая из них получала подсчет от начальника блока и часто надевала наручники или наказывала одну из узниц просто так.

Одна свидетельница, позже допрошенная в Дахау, вспоминала, как молодая и красивая Мандель каталась на велосипеде перед девятью тысячами женщин⁶. Все знали, что такая поездка всегда чревата катастрофами, и когда она проезжала мимо, полячки бормотали молитвы под нос. Если Мандель замечала шевелящиеся губы, она била женщин по лицу, не слезая с велосипеда. В конце концов после подсчета всех цифр снова звучала сирена, и женщины расходились по своим рабочим местам⁷.

После того как Мария получила повышение, переклички стали еще более ужасными и строгими. Раз или два в неделю, если шел дождь или было очень жарко, Мария оставляла целый блок или всю аппельплац стоять часами⁸. Затем она соглашалась принимать отчеты за главным столом, и если погода была особенно плохая, то она саркастически говорила: «Хорошая погода, не так ли? Полезно быть на воздухе». Каждая перекличка заканчивалась избиением нескольких заключенных⁹, и одна женщина с ужасом заметила: «Бить нас в гневе доставляло ей удовольствие. После каждой казни она становилась еще красивее»¹⁰. Мария действительно стала, как описывали ее обитатели лагеря, «хозяйкой жизни и смерти»¹¹.

Заключенные терпели как могли. Многие смотрели на небо и находили утешение в том, что зачастую они видели потрясающие восходы и закаты, пестрящие всей палитрой красок¹². Периодические поздние переклички женщин, назначенных на ночные смены в текстильных цехах, были по-своему зловеще-восхитительными. Ванда Пултавская вспомнила ночь, когда ее рабочий отряд стоял под темно-синим небом, полным звезд, окруженный светом двух фонарей и собственными тенями. Кто-то предположил: «Наш ряд изношенных скелетов вполне подошел бы для фильма ужасов»¹³.

Прозванная Тигрицей за свою привычку преследовать заключенных и красться за колоннами женщин¹⁴, Мария, дочь сапожника, казалось, получала огромное удовольствие оттого, что причиняла мучения женским ногам.