Гость

– Боже мой, боже мой! – тихо произнес Веронов, и в нем вдруг проснулась такая печаль, такая нежность, такая слезная жалость и любовь к другу, что в порыве этой нежности и любви он обратил на Степанова всю свою истосковавшуюся по возвышенным чувствам душу. Одарил его своей силой, здоровьем, жизненным жаром, уповая на то, что этот животворный поток омоет Степанова, вернет его мышцам крепость, сдует металлическую пудру с его кожи, и она вернет себе былую свежесть, и все случившиеся с ним напасти исчезнут, и он встанет с коляски, шагнет ему навстречу, и они обнимутся.

– Я был инженером, Аркаша. Был математиком, антропологом, создателем космической психологии, исследующей резервные способности мозга, парящего в открытом космосе. Но теперь я домашний чародей. Шаман в инвалидной коляске. Мне приносят с помоек консервные банки, я их отмываю, очищаю, спасаю от смерти, от уродства и из этих искалеченных банок создаю космические города. Ты знаешь, почему мир не погиб? Почему не взорвались до сих пор все атомные бомбы? Не воспряли все детоубийцы и отравители колодцев? Не нажали на кнопки взрывателей все террористы? Знаешь, почему не восторжествовало зло, и мир не погиб? – Степанов умолк, давая Веронову время, чтобы тот нашел ответ. Не дождался, и таинственным шепотом, словно боялся, что их подслушивают, произнес: – Потому, Аркаша, что мать испытывает нежность к своему новорожденному младенцу. Потому что старик любуется цветком, который распустился на клумбе. Потому что прихожанин бросил копейку нищему перед храмом. Этих малых проявлений милосердия и добра достаточно, чтобы уравновесить мировое зло, запечатать его, удержать в черных катакомбах души, откуда оно рвется в мир. Я сижу в инвалидной коляске, Аркаша, стучу молоточком в консервные банки и запечатываю зло.

– Как запечатываешь? – Веронов с состраданием смотрел на болезненную улыбку Степанова, на дрожащие в счастливом безумии глаза. – Как ты запечатываешь зло?

– Помнишь, когда злоумышленники взорвали на Байконуре ракету «Энергия» и челнок «Буран», отсекли Россию от марсианского проекта, я создал этот космический цветок, и чертежи «Энергии» и «Бурана» сохранились для будущего, – Степанов воздел шест и тронул серебряное соцветие, мерцавшее под потолком драгоценными лепестками, и оно закачалось, издавая тихие звоны.

– Когда погибла подводная лодка «Курск», и все кругом рыдало, стенало, пропадало от горя, и казалось, что смерть лодки означает окончательную смерть государства, которое утонуло в пучине, я создал этот поднебесный корабль, космический «Курск», и народное отчаяние и горе сменились стоицизмом, который впоследствии позволил России построить великие лодки «Бореи», – Степанов коснулся шестом мерцающее диво, похожее на волшебную рыбу, от которой расходились прозрачные волны света, лилась музыка космических глубин.

– Когда случился теракт в Беслане, и сотни детских душ улетали из обугленной окровавленной школы, и вся Россия безутешно рыдала, я создал космическую птицу, на которой детские души улетели в небесное царство, где нет смерти и зла, а есть вечная жизнь и любовь, – Степанов потревожил шестом серебряную пернатую голубицу, и она заволновалась, засветилась, окруженная серебряными нимбами.

– Так было каждый раз. Когда в Грозном погибла от гранатометов Майкопская бригада и началась гибельная для России война. Или когда танки стреляли по Белому Дому и начиналась новая гражданская война. Или когда толпы шли с Болотной площади на Кремль и была готова пролиться кровь. Я стучал моим молоточком, словно шаман, бьющий в бубен, и заговаривал зло, запечатывал его, и в моем поднебесном соцветии появлялся еще один цветок, взлетал еще один космический корабль. Все, что ты видишь, – Степанов указал на парящие светила, – это ловушки, в которые я заманиваю очередное зло и запечатываю его семью печатями.

– Значит, все мы обязаны тебе тем, что еще живы? – усмехнулся Веронов, испытывая тайное раздражение. – Значит, ты нашел ключ к управлению миром? Отсюда, из своей инвалидной коляски управляешь историей?

– После того, как мы потеряли Родину, потеряли Космос, потеряли смысл и надежду, народ умер и лег во гроб. Но потом он очнулся, сначала открыл глаза, шевельнул плечом, встал и пошел. И это потому, что кто-то подобрал растоптанный цветок, принял в дом сироту, не стал лжесвидетелем. Малые, незримые миру подвиги, неслышные миру молитвы расколдовали народ, подняли его из гроба. И вот вернулся Крым, восстал русский Донбасс, пошла ввысь первая лунная ракета. Одни творят зло, распечатывают тьму. Другие орошают жизнь крохотными каплями живой воды, и жизнь продолжается.

Степанов говорил дрожащими улыбающимися губами, высказывая сокровенные мысли, словно боялся, что сейчас дунет ветер и сорвет с губ робкие слова. Веронов чувствовал, как растет в нем раздражение, закипает едкое негодование, неприязнь к Степанову.