Гость

Веронов обращал свою память вспять, стараясь в прошлом отыскать тот момент, когда в него влетело ядовитое семя, оплодотворило и стало превращаться в ненасытный плод, превращая его самого в чудовище.

Тот день в деревне, когда он увидел медвежью шкуру с кровавой дырой и в помрачении бежал, – тогда он впервые почувствовал приближение раскаленной тьмы, но избежал ее, лишь обжегся.

Или тогда в метро на «Площади Революции» среди бронзовых солдат и матросов. Он смотрел на блестящие рельсы, слышал набегающий из тоннеля гул, и его неудержимо потянуло на эти рельсы, чтобы острые как ножи колеса резанули его, перемололи хрустящие кости, разбрызгали кровавую мякоть. Он удержался, видя, как подкатывает в лучах и блеске головной вагон. Шатаясь, ушел из метро мимо бронзового с винтовкой солдата.

Или позднее, в Кремле, во время Съезда художников, когда в торжественном зале были расставлены банкетные столы, звенели бокалы, люди обнимались и чокались? За парадным столом президиума стоял академик, седой, румяный, с лицом благожелательного властелина, в окружении высоких чиновников. И в Веронове возникла безумная мысль, неодолимое желание подойти и плеснуть вино в это холеное породистое лицо, услышать изумленный вопль. Он налил бокал и пошел к президиуму. Остановился на полпути, одолев помрачение.

Нет, не тогда его ужалила тьма, не тогда она впрыснула в него ядовитое семя. Все это было только приближение тьмы, от которой он уклонялся.

Он был далек от политики. Он был фантазер и мечтатель. Искал пути в иные миры, как монахи ищут пути в небесные сады, надеясь вкусить сладость божественных яблок. Он не вникал в политические ссоры и распри, не прислушивался к решению съездов и пленумов – для него это были ворохи возникавших и исчезавших событий, оставлявших после себя горстки теплой золы, которую уносил ветер. Там, куда он стремился, царили «законы бессмертия», таились «коды вечной жизни». Но когда вдруг, подобно ливню, обрушилась перестройка, он словно очнулся. Кругом все валилось и падало. Умирало время, рушилась страна. Так в период каменноугольных хвощей и папоротников исчезали огромные существа, пропадали виды растений и животных. Распространялись эпидемии невиданных болезней, порожденных тлетворными, доселе неизвестными микробами. Вместо травоядных, с охлажденной кровью, гигантов появлялись злые, как крысы, хищники, сжирающие своих предшественников. И этот распад, где истлевала плоть государства, закончился рокотом танков, колоннами дивизий, вкативших в Москву и вставших на площадях.

Веронов очумело бродил по Москве. Приближался к танкам у Белого дома. Видел проституток, залезавших в люки к танкистам. Ждал, когда все завершится, безумие себя израсходует и устало схлынет, и он снова вернется к своим восхитительным формулам, космическим поселениям, в которых будет обитать человечество будущего, захватив в небесный чертог великие поэмы, сказания о героях, «музыку сфер», оставив в прошлом легковесный мусор баррикад, танцующую на броне проститутку.

Трое несчастных легли под гусеницы боевых машин. Асфальт был липкий от крови. Эта кровь ослепила боевого маршала, пролившего на своем веку реки крови, и он бежал от этих липких пятен на Садовом кольце. Вывел войска из Москвы.

Веронов помнил утихшую омертвелую Москву, в которой не раздавалось ни голоса, ни автомобильного гудка. Казалось, жители бежали, и город дико остывал в безвоздушном пространстве. Такая тишина бывает перед землетрясением, когда подземные, готовые сорваться платформы еще висят на последнем крючке, и все замерло перед ударом.

Веронов, будто собака, чувствовал приближение удара, тосковал, глядя из окна, как несется ошпаренная милицейская машина, расшвыривая лиловые вспышки.

Вечером он вышел из дома, и все вокруг рокотало, шевелилось. На проезжей части толпились люди. Возбужденные колонны шли в разных направлениях, выкрикивали призывы, размахивали трехцветными флагами. Сходились, смешивались, проводили короткие митинги и снова шли каждая в свою сторону. Были драки, кого-то нещадно лупили. Прямо на улицах распивали водку, предлагая выпить прохожим. Какой-то бомж запрокидывал косматое лицо, хватал губами бутылку, захлебывался в булькающем хохоте. Длинноволосый музыкант играл на саксофоне, медленно шел, а за ним тянулся хвост, и казалось, он уведет людей за край земли, опьяненно, завороженно они будут следовать за ним хоть в пучину морскую. Веронову казалось, что над городом висит гарь: то ли жгли мусор, то ли бумаги в учреждениях, или сгорало само время, превращаясь в едкий дым.