Государева крестница

Стол был накрыт по-иноземному, хмельное подали в пузатых узкогорлых скляницах, перед прибором гостя с необычной формы трёхзубой вилкой стоял кубок из оправленной в серебро переливчато-розоватой раковины, выгнутой крутым завитком.

— Ренское у тебя, господин дохтур, отменное, — похвалил Димитрий Иванович, отпив из кубка и с любопытством его разглядывая. — А это в каких же краях такие изрядные улиты водятся?

— Привозят их из гишпанских владений в Новом Свете, открытом Колумбусом, — ответил Бомелий, — там же добывают со дна морского, равно как и жемчуг или кораллы. В полуденных морях много дивных натуралий, доселе нам неведомых.

— А не может ли от сего вред причиниться? — Годунов с сомнением пощёлкал пальцем по кубку. — Иные морские дива, сказывают, бывают и ядовиты?

— Так, ядовитых рыб много, однако раковины не только безвредны, но, напротив, весьма пригодны для изготовления кубков, поелику такой сосуд от некоторых отравных зелий тотчас темнеет... Отведай каплуна, боярин, что-то ты не ешь. Или стряпня не по вкусу?

— Помилуй Бог, — искренне удивился Годунов, — как же не ем? Да я, вишь, от обеда ещё не успел голоду нагулять... А стряпчего твоего хулить грешно — мастер он у тебя. Так темнеет, говоришь, кубок?

— Темнеет, — кивнул Бомелий, — сразу темнеет! Это ежели влить в него сильное зелье, а у слабого он сам отнимет вредные свойства, понеже действует как антидотум, сиречь противоядие. Наподобие терияка. Смею ли попросить высокородного боярина о милости?

— Да уж как тебе откажешь. — Годунов улыбнулся, подумав, что не ошибся в своей догадке: что-то Елисею от него понадобилось.

— Прими в дар сей кубок, — льстивым голосом сказал лекарь. — Не к тому это, что опасаюсь за твою жизнь, нравы здесь, на Москве, благодарение Господу, не то что в иных землях, при дворах Борджиев иль Медичей... однако же поберечься нигде не лишне.

— Ну... благодарствую, коли так. Загляденье, до чего хорош! Спаси Бог, господин дохтур, это ты меня и впрямь порадовал. — Димитрий Иванович любил красивые вещи иноземной работы, не скупясь тратился на них для украшения своего жилища. — Буду держать на поставце для самых дорогих гостей — то-то мне позавидуют, таких кубков я тут вроде и не видал...

— Только, боярин, на столе быть ему пустым негоже. — Бомелий взялся за другую скляницу, глянул сквозь неё на свет. — Не желаешь ли испить кипрского?

— Отчего ж не испить... А вот верно ли, я слыхал, будто кипрское паче иных фряжских вин горячит кровь и наводит человека на греховные помыслы?

Бомелий усмехнулся, разливая по кубкам тёмное, почти непрозрачное вино:

— Поясни, боярин, какие помыслы называешь греховными. Зарезать, что ли, кого?

— Да упаси Господь! Экой ты, господин дохтур, непонятливый. Я тебя о грехе любострастия спрашиваю, — пояснил Годунов, любуясь переливом свечных огней на нежно-розовой выпуклости кубка. — А ты эвон куда заехал!

— Боярин и впрямь считает любострастие грехом? Пусть так. Однако на помыслы таковые наводит нас не вино, а собственная наша натура, вино её лишь освобождает.

— Оно верно. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, и со страстями нашими так само. Ещё говорят — пьяному море по колено.

— Очень мудрая пословица. Упившись сверх меры, человек становится неосторожен и не может разумно оценивать свои действия. Как лекарь, не могу не сказать, сколь тревожит меня пристрастие великого государя к пиянственным забавам.

— На то его царская воля, — осторожно заметил Годунов.

— Несомненно, и никто на неё не посягает. Но нас с тобой судьба поставила очень близко к персоне его царского величества, а сие не только почётно, но и... как это сказать, м-м-м... обязывает, да?

— Понимаю, да. Однако ж...

— Позволь, я доскажу. Боярин, здесь нас никто не услышит, можем говорить открыто, не таясь друг от друга. Мы оба обязаны блюсти государя и печься о его благоденствии и здравии как телесном, так и душевном. И ежели возникает какое-либо на сей счёт опасение, отчего же не поделиться, не подумать вместе? Ибо ты сам понимаешь, сколь опасно было бы проглядеть то, что должно быть вовремя замечено. И для тебя, и для меня сие означало бы небрежение своими обязанностями. Или я не прав?

— То, дохтур, не в нашей власти. Видел, чай, что постигает тех, кто осмеливается перечить великому государю?

Бомелий пожал плечами:

— Перечит глупец, умный найдёт иные способы...

— Подскажи, коли знаешь.

— Знал бы, боярин, так сам бы действовал, ни с кем не советуясь. Ты любишь пословицы, тогда вспомни ещё одну: ум хорошо, а два лучше. Для того и просил тебя прийти, что меж иными ближними боярами Димитрий Иванович Годунов слывёт мужем, не обделённым мудростью. К тому же постельничему многое ведомо из того, чего не ведают иные...

— Даже лекарю?

— Лекарь не поп, ему не исповедуются.

— Не об исповеди речь... Лекарь выспросить может, коли что не так.

— Не про всё выспросишь, да и великий государь не на всякий расспрос отвечать станет, — сказал Бомелий. — Могу ли я, к примеру, спросить, не опостылела ли ему царица Марья?

— Ну, это нам и знать ни к чему!