Государева крестница

— А то не боюсь! Не кручены, не венчаны, а целоваться уж и счёт потеряли. Бог, Он ведь всё видит... Да что Бог — мамка и та догадалась, намедни подвела меня к божнице и молвит: «Поклянись, что не целовалась со своим стрельцом». Так я вырвалась и убежала, а она вслед кричит: «Беги, беги, бесстыдница, только далеко ли убежишь от своих грехов — ужо придётся на том свете калёную сковородку лобызать!»

— Ну, на том свете...

— Мыслишь, и впрямь придётся?

— Бог милостив... Да и какой тут грех? Грех — я так понимаю — это когда такое сотворишь, от чего кому-то урон. Убил кого без надобности, своровал, клятву преступил, да мало ли что... А кому урон от того, что мы с тобою милуемся?

Настя помолчала, вздохнула:

— Оно так вроде... А всё-таки мне, Андреюшко, порою до того неспокойно на душе — вроде как чую неладное, а откуда оно, неведомо...

3

Висковатый давно ждал этого посещения, неторопливость Годунова была необъяснима и, как всё непонятное, тревожила. Дело касалось иноземцев, а посему подлежало ведению Посольского приказа; постельничий просто обязан был прийти и поделиться новостью, разве что...

Тут приходило на ум две возможности, одна хуже другой. Ливонский стряпчий не мог же пренебречь его советом обратиться к Годунову насчёт того стрельца? Значит, ежели он этому совету не последовал, что-то его остановило. Возможно, сам комтур воспретил исполнять неведомо чью просьбу о розыске какой-то немки. А почему бы и нет? Насмотрелся на москвичей, наслушался того, что болтают о нас в иноземных слободах Болвановки и Кукуя, и пропала у господина посла охота поближе знакомиться с нашим братом. Что там ещё за стрелец? Видать, не из простых, коли с Годуновым знакомство водит! Те, понятно, не Рюриковичи, однако с кем попало знаться не станут; ливонцы, смекнувши это, могли и побояться лезть в такие дела. Жаль, однако, ежели так, ибо тут мог бы появиться лишний рычажок нажима на Бевернова, буде придётся подталкивать его в нужном направлении...

Но могло случиться и другое! Что если ливонец у Годунова побывал, рассказал всё, что надобно было рассказать, а постельничий — вместо того, чтобы посоветоваться с ним, главой Посольского приказа — предпочёл оставить его в стороне? Возможно и такое. Ещё как возможно! Годунов лукав, как лисовин, лукав и пронырлив. Мог, стало быть, учуять некое неблагоприятное для печатника веяние, угадать — или, не дай Бог, услышать, — что великий государь начинает в нём, Висковатом, видеть чуть ли не виновника Ливонской войны, так счастливо начавшейся и теперь всё заметнее грозящей проигрышем. Что этой войны Москве не выиграть — уже ясно. Воинские-то успехи ещё будут, да что в них? Нынче войны не на полях сражений выигрываются, а за столами переговоров, гусиное перо повострее меча оказалось...

То, что уцелело от прежней Ливонии, недавно ещё гордившейся — по старой памяти — былой славой ордена меченосцев, наполовину уже растащено по кускам шведами да литовцами, а нам доставшееся сумеем ли удержать без кесарской подмоги? Кесарь же Москве помогать не склонен, мы для него варвы, еретики, Папеж скорее с Лютером помирится, нежели признает нас христианами, достойными владеть ливонскими землями.

А ведь ещё тогда, шесть лет назад, адашевцы об этом предупреждали, говорили, что Ливонию лучше не трогать, завоевать её будет легко, а удержать — трудно. Склоняли великого государя воевать Крым, от западных-де рубежей угрозы меньше. Выходит, правы были! Его-то совесть чиста, он и тогда считал, и ныне считает, что главная опасность для Москвы всё-таки от немцев, не от татар; но опасность эта была подспудной, себя покамест не проявляла. Орден уж полтораста лет как утратил силу, ждать от него нападений не приходилось. В этом он просчитался. А великий государь таких просчётов не забывает!

Если Годунов, узнав от ливонцев про ту немку, не счёл нужным поговорить с главой Посольского приказа — это дурной признак: почуял, значит, что дело идёт к опале. Утаить такого не посмеет, однако может донести самому царю. А у того сразу вопрос: почему от постельничего весть идёт, а не из Посольского приказа? Утаить хотели?

Сообразивши, что дал маху и здесь, Висковатый вовсе приуныл. Хотя обвинение в утайке сведений о том, что у какого-то московского стрельца отец спознался с иноземкой и теперь ту иноземку ливонцы разыскивают, выглядит сущим вздором, в подборе обвинений против него найдётся место и такому. Многие лишались головы за меньшее! Единственное, что сейчас подбадривало, — это мысль о своей нужности для государства, особенно теперь, когда надо неотложно поладить с кесарем. Не станет Висковатого — кто сможет возглавить Иноземные сношения, без его опыта, знаний, умения приходить к согласию даже там, где, казалось бы, никакого согласия быть не может? Нет такого человека, и Иоанн это знает.