Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Особо оговаривалось и представительство от Финляндии. По отношению к ней за монархом закреплялись особые права. Именно император был воплощением государственной связи. Ведь Финляндия, как указывал еще М. М. Сперанский, — это не губерния, а государство. По существу речь здесь идет о конфедеративных связях. И еще в Государственном Совете не предусматривались представительство Хивы и Бухары, находившихся под протекторатом Российской империи, и все отношения с ними строились на основе особых договорных трактатов. Они с правовой точки зрения находились на особом положении в империи. Это уже проблематика скорее международного права. Но при определении государственного строя России образца 1906 г. особое положение Финляндии, Хивы, Бухары и Польши («привисленского края», которому «не успели» возвратить автономные права) учитывать необходимо. Известная формула «тюрьма народов» тут только мешает праву.

Выше отмечалось, что в определении Основных законов надо учитывать как преемственность норм права, так и развитие их. Отдавая должное традиции, Н. И. Лазаревский подчеркивал еще весной 1906 г.: «Новым в Основных законах является право государя решать точно определение дела свое, властью (ст. 10–23), а также статьи 69–83 о гражданских свободах и статьи 98–119 о народном представительстве». «Именно эти три статьи являются типичными и существенными для всех вообще конституций. <…> Наши Основные законы вполне подходят под тип конституционных законов, как он был выработан практикой западных держав. Конституцией наши Основные законы не именуются. Не в имени дело. Да и установившаяся практика не требует непременно именно этого названия. Во Франции в 1814–1830 гг. конституции названы были хартиями, а при Наполеоне — кодексом. В Греции конституция называется „синтагма“, в Италии „статусом“, во многих государствах „Основным законом“. Существенно то, что в нашем законодательстве появился отдел, по юридической силе и по содержанию своему вполне аналогичный тому, что на Западе называется Конституцией». Нельзя к вышесказанному не добавить, что память об Основных законах и в народе и тем паче среди юристов была достаточно прочной, что с ним, как с фактором большой политики, посчитались создатели Советской конституции (сталинской) 1937 г., которая официально именовалась Основными законами СССР. В деле воспитания правовой культуры советских граждан была задействована память старшего поколения.

По определению В. М. Гессена, под конституцией обычно понимается основной закон, определяющий структуру государственной власти, распределение между отдельными ее органами функций властвования, основные права и обязанности граждан в отношении к власти. В этом смысле Основные законы были, конечно, конституцией, хотя в их тексте и в относящихся к ним актах правительства это слово избегалось и вместо него говорилось обычно о представительном строе¹².

По мнению В. В. Леонтовича, Основные законы провели не только четкое разделение законодательной власти от исполнительной, но и обеспечили независимость судебной власти¹³. Марк Шефтель считает, что права русских представительных учреждений не отличались существенным образом от тех, которыми пользовались народные представительства во всех конституционных государствах¹⁴.

Он подчеркивает, что Н. И. Лазаревский и другие видные авторитетные специалисты по русскому государственному праву, рассматривая те особенности Основных законов, которые как бы несовместимы с принципами конституционализма, находят параллели всем этим отклонениям в истории развития представительных учреждений в других странах. Всюду пережитки абсолютизма продолжали существовать наряду с конституционными принципами не только в период, непосредственно следовавший за введением представительного строя, но и долго после того. Новое право обычно боролось со старым.

Опыт развития европейских представительных учреждений игнорировался оппозиционными кругами русского общества, которые считали воплощением своих политических идеалов парламентарный строй современных им Англии и Франции, демонстрируя стремление к немедленному разрыву с вековым прошлым России, и требовали безотлагательного введения парламентской ответственности министров и выборов на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Оппозиции не хватало понимания того, что политическое устройство Англии и Франции начала XX в. было результатом длительного и сложного процесса развития. Да и развитие в этих двух странах шло своими, далеко не тождественными путями и отнюдь не в порядке внезапности преобразования их государственного строя.