Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Премьер завершил изложение декларации своего правительства такими словами: «Изложив перед Государственной Думою программу законодательных предположений правительства, я бы не выполнил своей задачи, если бы не выразил уверенности, что лишь обдуманное и твердое проведение в жизнь высшими законодательными учреждениями новых начал государственного строя поведет к успокоению и возрождению великой нашей Родины. Правительство готово в этом направлении приложить величайшие усилия: его труд, добрая воля, накопленный опыт предоставляются в распоряжение Государственной Думы, которая встретит, в качестве сотрудника, правительство, сознающее свой долг хранить исторические заветы России и восстановить в ней порядок и спокойствие, то есть правительство стойкое и чисто русское, каковым должно быть и будет правительство Его Величества (бурные аплодисменты справа)»¹². Справа приветствовали не изложение программы реформ, а «победителя анархии», «своего» человека, разогнавшего Первую Думу. Конечно, не такого восприятия своей программы ждал П. А. Столыпин.

И. П. Рыбкин — председатель Пятой Думы («пятой попытки», по его выражению) — сделал любопытное наблюдение. «В программной речи П. А. Столыпина была употреблена терминология, едва ли не зеркально похожая на современную, точнее, мы сегодня невольно используем политическую лексику начала века, как то: „перестройка“, создание правового государства, верховенство закона, правовые отношения, вытекающие из реформ последнего времени. Как будто наши предки подглядывали за нами издалека. Даже чуточку жутковато. И как многое удалось бы совершить уже в начале века нынешнего, не прервись естественный ход событий»¹⁵.

Первым отвечал премьеру социал-демократ Церетели, заявивший, что декларация «даже слепым открывала глаза для понимания неразрывной связи самодержавного правительства с кучкой помещиков-крепостников, живущих на счет обездоленных крестьян». Этот трафарет не имел в декларации ни малейшей опоры. Но какой был главный вывод из этого? Он очень прост: «У нас никакой конституции нет, есть только призрак ее». «Чем ожесточеннее борется помещичье правительство за свое существование, чем суровее давит оно на проявление всякой жизни, тем глубже растет революционное движение»… «Быть может — я говорю, быть может, — этой Думы не будет через неделю, но могучее движение народа, сумевшее вывести Россию из старых берегов, сумеет с Думой или без Думы проложить себе дорогу через все преграды к вольному простору»… «Пусть Дума законодательным путем организует или сплачивает пробуждение массы»… «Мы знаем, оно (правительство) показало нам, что оно подчинится только силе. Мы обращаемся к народному представительству с призывом готовить эту силу. Мы не говорим: „Исполнительная власть да подчинится власти законодательной“. Мы говорим: „В единении с народом, связавшись с народом, законодательная власть да подчинит исполнительную“»¹⁴.

Эта речь Церетели была ставкой на революцию. Дума призывалась стать ее орудием. Это была давнишняя точка зрения социал-демократов, которая в 1906 г. привела их к бойкоту Госдумы, а в 1907 г. к подрыванию ее как конституционного органа. У них не было и мысли о том, чтобы «Думу беречь». Церетели недаром давал ей сроку неделю.

Для революционеров это было логично. Церетели не был единственным. По словам Коковцова, «полились те же речи, которые мы привыкли слушать за время Первой Думы, стремление смести власть».

Характерно, что, подытоживая прения, отвечая оппонентам, Столыпин выделил не позицию социал-демократов, а обратился с призывом к сотрудничеству к здравомыслящим депутатам, озабоченным национальными интересами страны.