Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

События, разыгравшиеся в России в связи с роспуском Второй Думы и изменением избирательного закона, в историографии проблемы получили наименование третьеиюньского переворота. При слове «переворот» в памяти невольно всплывают фамилии Бонапарта, Пиночета, латиноамериканских, африканских «вождей» и прочих, свергающих правительство, расстреливающих парламент и орудийными залпами наводящих «порядок». Орудийных залпов Россия летом 1907 г. не слышала. Более того, в печати проправительственного направления разъяснялось, что император имел полное право сужать и расширять им же дарованные стране права и учреждения. И с точки зрения монархической системы координат это так и выглядело. О перевороте говорила леворадикальная и оппозиционная центристская печать. А большинство народа безмолвствовало: жало, косило, пахало и сеяло, строило дома, воспитывало детей.

Сам термин «государственный переворот» появился в оппозиционной печати летом 1907 г. С. А. Муромцев² писал в те дни: «Государственный переворот 1905–1906 гг. совершился так, что политическая сущность его не была официально означена никаким определенным именем. Если в императорском Манифесте октября 1905 г. было провозглашено в качестве „непоколебимого“ принципа нового порядка то правило, что никакой новый закон не будет иметь силы без одобрения Государственной Думы, и если это правило было потом включено в Основные законы в их новой редакции, то, с другой стороны, в тех же Основных законах в числе эпитетов императора было сохранено „самодержец“, а законы вообще не содержали в себе никакой характеристики нового государственного строя. Только однажды, еще в министерство графа Витте, в официальном журнале промелькнула небольшая заметка, в которой разъяснялось, что удержанный в Основных законах титул надо понимать в его наиболее древнем смысле „единодержавия“ — в противоположность многодержавию многих князей, но слово „конституция“, начавшее не без упорства обращаться в либеральной прессе, ни разу не проникло в официальный язык русской бюрократии. Двусмысленность разъясняется теперь Манифестом 3 июня 1907 г., который впервые после заявлений 17 октября 1905 г. вкладывает определенный смысл в титул „самодержец“, и этот смысл оказывается тем же самым, каковым он почитался до вышеозначенных заявлений — в то время, когда не существовало еще никаких признаков конституции. Мы узнали теперь, что конституционный порядок законодательства вовсе не имеет безусловного значения; при издании нового избирательного закона он не был вовсе принят во внимание. Только власти, даровавшей первый избирательный закон, принадлежит право отменить его или заменить его новым. Таким образом, регулирование избирательного права объявлено актом, стоящим вне круга конституционного законодательства. Такова новая и неожиданная мысль, направленная по адресу теоретиков русской „конституции“. Даже органы правых партий сочли нужным отметить в этой мысли, как они выражаются, некоторую „формальную“ неправильность, некоторый „формальный“ анахронизм. В нашем случае следует сказать откровеннее и решительнее. Это — несомненный реликт, коренным образом изменяющий все существо русского государственного порядка по сравнению с идеями 17 октября 1905 г.». Такого именно поворота событий и желали правые партии, его добивались консервативные элементы русской бюрократии и всего русского общества. Они были бы, может быть, еще более удовлетворены, если бы новый Манифест вообще упразднил всякое народное представительство и сделал бы попытку полной реабилитации автократического принципа государственного управления.

Основные законы возлагают на Сенат обязанность не допускать обнародования законов, «если порядок их издания не соответствует положениям Основных законов». Но наивно было бы ожидать, чтобы Сенат в действительности отверг обнародование нового избирательного закона. И мы знаем, что такое обнародование воспоследовало беспрепятственно. Важнее — установить, что отречение правительства от строгого конституционализма таит в себе еще нечто, имеющее при настоящих обстоятельствах особое значение. Правительство радикально изменяет свое отношение к крестьянству, таков — центральный пункт последовавшего «переворота». С давних пор русское правительство привыкло видеть в крестьянстве лучшую опору автократического строя. Когда два года тому назад (1905 г.) правительство решило призвать народных представителей к участию в правлении, то прежде всего оно позаботилось о том, чтобы крестьянские элементы получили преобладающее положение в составе представительства. Все состояло тогда под подозрением политической неблагонадежности — только крестьяне казались верными сторонниками старого режима. В них одних усматривалась твердая опора против грозивших правительству революционных течений.