Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Это позже признал сам Милюков: «Закончить речь мне пришлось намеком, смысл которого был понят на следующий день. Я говорил, что воздух наполнен электричеством и что неизвестно, куда падет удар. Я знал, куда он падет. За несколько дней перед тем В. А. Маклаков мне рассказывал, что готовится покушение на Распутина. О чем его осведомил Пуришкевич. Он потом печатно изложил сообщенные мне сведения. Той же ночью на 17 декабря появился указ об отсрочке Думы до 19 февраля, а на следующий день — убийство Распутина. Сессия Думы началась (1 ноября 1916 г. — А. С.) и кончилась (25 февраля 1917 г. — А. С.) событиями, невозможными при нормальном ходе государственной жизни»²³.

«Меня всегда поражала планомерность действий распутинского кружка, — вспоминает Родзянко, — как будто он вел дело к заранее обдуманной и твердо намеченной цели. Я далек от мысли, что сам Распутин являлся вдохновителем и руководителем гибельной работы своего кружка (точнее, окружения. — А. С.)… большая мировая политика была просто не доступна его узкому пониманию. Руководить мыслями императорской четы в политическом отношении Распутин был не в состоянии… Следует раз и навсегда совершенно откинуть недобрую мысль об „измене“ Александры Федоровны… Тем не менее можно говорить об „измене“ русскому делу императора Николая II. Он погиб мученической смертью именно в силу верности слову». А между тем вся внутренняя политика императорского правительства, считает Родзянко, вела к революции и смуте в умах, к разрухе страны, и дает убедительный перечень фактов, выразивших эту государственно-хозяйственную разруху. В первую очередь это — «министерская чехарда». С лета 1915 до осени 1916 г. сменилось шесть министров внутренних дел: Щербатов, два Хвостовых, Штюрмер, Н. Маклаков, Протопопов; то есть на долю каждого «завхоза империи» приходится чуть больше месяца; сменилось три военных министра (Сухомлинов, Поливанов, Шуваев), сменилось четыре министра земледелия, а в их руках было все дело снабжения фронта продовольствием (Кривошеин, Наумов, Бобринский, Риттих); менялись руководители и других центральных ведомств.

Вся политика правительства, по словам Родзянко, в это время носила характер неумелых репрессий, соединенных с бездействием властей… С продовольствием стало совсем плохо. Города голодали (говорилось о мясопостных днях и недостаче белого ситного хлеба. — А. С.), в деревнях и в окопах сидели без сапог, и при этом чувствовали, что в России всего вдоволь, но нельзя ничего достать из-за полного развала. Столицы сидели без мяса, а в это время в Сибири на станциях горами лежали битые туши, и весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели. Все попытки земских организаций и отдельных лиц разбивались о преступное равнодушие или полное неумение что-нибудь сделать со стороны властей. Каждый министр и каждый начальник сваливал на кого-либо другого, и виновных никогда нельзя было найти… Многие распоряжения правительства наводили на странное и грустное размышление: казалось, будто бы власть сознательно работает во вред России и на пользу Германии. А при ближайшем знакомстве с источниками подобных распоряжений приходилось убеждаться, что во всех таких случаях невидимые нити вели к Протопопову и через него к императрице. Прервем на этом интересное, но весьма одностороннее свидетельство одного из творцов освещаемых событий и заметим, что Родзянко и Прогрессивный блок считали, что спасение — в немедленном осуществлении их требования о создании «ответственного перед Думой правительства». Ход дальнейших событий показал ошибочность этого убеждения, но именно оно определяло позицию Думы.

Правильная работа главных отраслей, государственного хозяйства, связанных с войной, считает Родзянко, неуклонно потрясалась постоянными переменами. Очевидно, никакого толка произойти от этого не могло, получался сумбур, противоречивые распоряжения, общая растерянность, не было твердой воли, упорства, решимости и одной определенной линии к победе.

Народ это наблюдал, видел и переживал, народная совесть смущалась, и в мыслях простых людей зарождалось также логическое построение: идет война, нашего брата солдата не жалуют, убивают нас тысячами, а кругом во всем беспорядок, благодаря неумению и нерадению министров и генералов, которые над нами распоряжаются и которых ставит царь. Все, что творилось во время войны, не было только бюрократическим легкомыслием, самодурством властей, не было только неумением справиться с громадными трудностями войны. Это была еще и обдуманная и упорно проводимая система разрушения нашего тыла; и для тех, кто сознательно работал в тылу, Распутин был очень подходящим оружием²⁴.