Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Собирательным понятием в рамках исследования оказались не только «путешественники», но и собственно «монгольское государство и право»: нам удалось увидеть, насколько существенно разнились политические, административные и правовые реалии в различных регионах Монголии — в Западной (Джунгарии), Северо-Восточной (Халхе) и Южной (Внутренней). Да и в каждом из этих регионов состояние государственных и правовых отношений зависело от конкретного этапа исторического развития. В частности, сведения путешественников дают основание констатировать весьма высокий уровень развития государственности и права Джунгарского ханства, «модернизация» которого насильственным образом была прервана сначала смутами внутри самого этого государства, а потом — уничтожением войсками империи Цин. Государственные и правовые традиции Северной Монголии сохранялись на протяжении всего рассматриваемого периода, несмотря на политику интеграции, которую со временем все более активизировала в Халхе империя Цин. Южная же Монголия, сохраняя значительную часть самобытных традиций в сфере власти и права, тем не менее оказалась гораздо плотнее вовлечена в цинское политико-правовое и социально-экономическое пространство.

Таким образом, записки путешественников, и в самом деле, позволяют в значительной степени сформировать «историко-правовую карту» Монголии, помогают осознать особенности политического и правового развития ее различных регионов и племен, учесть влияние внутренней специфики и внешних факторов. В какой-то мере это можно расценивать как точку отсчета для специальных исследований в отдельных частях Монголии на стыке истории государства и права, востоковедения (монголоведения) и этнографии. К последней данные записки имеют отношение, поскольку российские и западные современники имели возможность наблюдать правовые реалии Монголии на практике и, следовательно, их сведения отражают не «писаное», а «живое» право[663].

Кроме того, по нашему мнению, анализ записок путешественников о монгольской государственности и праве представляет собой весьма обширный и ценный материал для исследований в области юридической антропологии. Во-первых, это — источник сведений о монгольском праве и его практическом применении, особенностях монгольского правосознания и отношения к праву, поскольку путешественники отражали в своих записках те отношения, которые наблюдали, а нередко и становились их непосредственными участниками, имели возможность ознакомиться с правовыми воззрениями местных жителей. Во-вторых, представляет интерес и анализ позиции самих авторов записок: какие именно аспекты правового развития монголов их интересовали, как они оценивали уровень этого развития, принципы и конкретные нормы права. Таким образом, записки путешественников для нас одновременно являются источником знаний и о «правогенезе» монголов рассматриваемого периода, и в какой-то степени об одном из ранних этапов в становлении отечественной и зарубежной юридической антропологии с ее особыми методами и подходами, проявившимися в сборе и анализе информации о правовых реалиях кочевников Восточной Азии.

При этом, конечно, нельзя не заметить различие в подходах российских и западных авторов при описании монгольских политико-правовых реалий. Так, российские путешественники даже в период маньчжурского господства в Монголии (когда, казалось бы, для выстраивания отношений с империей Цин и ее вассалами достаточно было знаний о маньчжурской государственности и праве) по-прежнему с вниманием относились к особенностям их политико-правового положения, которые могли иметь важное значение при выстраивании отношений русских с монголами в текущий период и в дальнейшем. За редким исключением путешественники не критикуют монгольские правовые нормы и правоотношения, не оценивают их как неразвитые, ограничиваясь описанием их действия на практике, а также демонстрируют свою готовность адаптироваться к ним для выстраивания с монголами конструктивного взаимодействия.

В этом, как представляется, проявилось следование направлению, сложившемуся и в европейской антропологической науке к XVIII в., сторонники которого признавали равенство различных культур и, соответственно, правовых систем, не деля их на «высшие» и «низшие», «развитые» и «примитивные»[664]. Безусловно, вряд ли российские путешественники XVIII — начала XX в. (большинство из которых были все же не учеными, а дипломатами, военными и миссионерами) были в курсе антропологических тенденций и сознательно следовали этому принципу — просто иной подход в отношении к монгольским правовым традициям не позволил бы им достичь целей своих поездок. Вместе с тем многолетний (и даже многовековой) опыт взаимодействия русских с народами Сибири, чья правовая система во многом была сходна с монгольской, также способствовал восприятию монгольского права как объективной реальности, в результате чего русские путешественники не пытались их как-то критиковать или, тем более, адаптировать под собственные правовые взгляды и представления[665].