Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии

«Мама и папа опять пошли в местную администрацию со всеми своими старыми удостоверениями личности, паспортами, свидетельствами о браке, дипломами и семейными документами. У них были бумаги на всех членов семьи, – рассказывала мне Майсем. – Они хотели показать, что я получила хорошее воспитание и не представляю угрозы для общественной безопасности. Они поняли, как сложно доказать, что ты невиновен, когда тебя считают таковым».

«Ваша дочь – как любая другая», – проворчал один из мелких партийных руководителей, но не тот, с кем мать Майсем говорила накануне.

Она решила воззвать к лучшим чувствам бюрократа и попытаться выделить свою дочь на фоне остальных.

«Я знаю, что ваши дочери учатся в школе-интернате, – сказала она. – Они далеко, правда? Вы хотите, чтобы они выросли образованными и трудолюбивыми. Они беззащитны, когда находятся так далеко. Вы не особенно контролируете, чем они занимаются и что с ними происходит. Что бы вы почувствовали, если бы однажды они вышли из школы, а потом бы их арестовали и обвинили в терроризме? А вы здесь, за тысячи километров от них?»

Как оказалось, этот партийный руководитель был выходцем из академической среды и пользовался уважением в обществе, как и мать Майсем. Бывший научный работник, он пытался дать хорошее образование своим детям, и увидел в своей собеседнице, привившей дочери любовь к культуре и литературе, нечто, что напомнило ему себя самого.

«Мама сказала, что он посмотрел на нее, а потом взял трубку и кому-то позвонил. Мама не знала, кому именно. Но каким-то образом он сумел обеспечить ей доступ в лагерь, чтобы она встретилась со мной», – рассказывала Майсем.

И вот мать Майсем утешала свою дочь, сидя рядом с ней в центре содержания.

«Не бойся, – говорила она. – Не позволяй никому убедить себя в том, что ты в чем-то провинилась. Иногда жизнь преподносит тяжелые испытания. Но ты станешь только сильнее».

Когда время свидания истекло, мать Майсем собрала свои вещи и перед уходом простилась с дочерью простой фразой: «Воспринимай этот опыт как дар. Я так тобой горжусь».

[ ]

Адриан Ценц – антрополог и один из ведущих специалистов по Синьцзяну. В тендерных документах на китайском языке, размещенных в открытом доступе правительством Китая, полицией и подрядчиками, он обнаружил, что с 2016 по 2017 год расходы на обеспечение безопасности в Синьцзяне выросли на 92,8%, поскольку школы, полицейские участки и спортивные центры были переоборудованы в центры принудительного содержания. К концу 2017 года, писал Ценц, «появились сообщения, что в некоторых поселках, где проживают этнические меньшинства, в заключение было отправлено до 10% всего населения, и что только в Кашгарской префектуре, где преобладает уйгурское население, число интернированных достигло 120 тысяч человек».

«По моим оценкам, – говорил он мне, – в центрах содержалось от ста тысяч человек до чуть более миллиона», то есть почти десятая часть 11‐миллионного уйгурского населения Синьцзяна. Оценка была предварительной – тогда Ценц только начинал свое расследование, основанное на документах государственных тендеров, опубликованных в интернете в период с 2016 по 2018 год. Позже он утверждал, что с весны 2017 года в заключении могло находиться до 1,8 млн человек.

Другие бывшие заключенные и сотрудники лагерей, которым посчастливилось бежать из Китая, делились историями об условиях содержания в лагерях, как только оказывались за пределами страны.

«С начала 2018 года я работала в месте, которое в Китае называют политическим лагерем. На самом деле это тюрьма, расположенная в горах». Эти слова Сайрагуль Сауытбай произнесла на судебном заседании в Казахстане, получившем широкую огласку. В ноябре 2017 года Сауытбай, этническая казашка, проживающая в Китае, была принята на работу учительницей в лагере в северном Синьцзяне. Позже она пересекла границу и сбежала в Казахстан. В июле 2018 года Сауытбай попросила убежища в Казахстане, призвав власти страны не отправлять ее обратно в Китай: она утверждала, что там ей грозят пытки.

«Я была уверена, что меня убьют, – говорила Сайрагуль. – Думала, что в Китае меня приговорят к смертной казни за то, что я рассказала миру о лагерях.

В моем лагере в горах содержалось около двух тысяч пятисот человек. В нем были напичканные техникой аппаратные, из которых велось наблюдение, и устройства с искусственным интеллектом. В одном помещении, где держали людей, камера была в каждом углу комнаты, и еще одна посередине – то есть всего пять камер. В коридорах их тоже было полно.

В каждой тюремной камере на одного человека приходился примерно один квадратный метр. Каждая комната была площадью около пятнадцати квадратных метров, и в ней содержалось шестнадцать, семнадцать или даже двадцать человек. За каждым велось наблюдение двадцать четыре часа в сутки».