Готы

Одним из римских императоров, обязанных своим вхождением в анналы[216] готам, т. е. их очередному вторжению в римские пределы, был Деций (249–251), упомянутый в приведенном выше фрагменте аммиановых «Деяний». Римский сенатор Гай Мессий Квинт Траян Деций удостоился порфиры[217] почти насильно, будучи провозглашен императором по воле воинов взбунтовавшихся римских гарнизонов в Паннонии, которых Деций, собственно, был послан усмирить. Однако же бунтовщики решили избежать заслуженного наказания – в тогдашней Римской империи, согласно Аммиану Марцеллину, их могли сжечь заживо, отсечь им руки и т. д. – возведением на царство того, кто прибыл их карать. Деций вместе со своим сыном Гереннием Этруском вскоре погиб в битве при Абритте[218] (в Мёзии)[219] с теми же готами и карпами. Причем вождю «варваров» Книве – видимо, отпрыску готского рода Балтов-Балтиев, второго по знатности после царского рода Амалов – как нам ни неприятно это констатировать, помогал римский полководец Приск:

«Книва же после долгой осады ворвался в Филиппополь и, завладев добычей, заключил союз с бывшим там (римским. – В.А.) военачальником Приском будто бы для борьбы с Децием. Вступив в сражение, [готы] пронзают стрелой сына Деция, жестоко ранив его насмерть. Увидев это, отец, как рассказывают, произнес для укрепления духа воинов: “Пусть никто не печалится; потеря одного воина не есть ущерб для государства”. Однако, не будучи в состоянии перенести горе отца, он нападает на врагов, ища либо смерти, либо отмщения. Под Абриттом, городом в Мезии, он был окружен готами и убит, достигнув, таким образом, конца своего правления и предела жизни» («Гетика»).

Печальная история… Горьки плоды измены… Впрочем, дело-то в другом – в том, что, благодаря своим мирным (и не мирным) контактам готы вскоре стали очень точно разбираться, а порой принимать весьма активное участие во всем творившемся в Римской империи, избавившись постепенно от своего изначального, присущего на первых порах всем «варварам» страха перед легионами[220]. Этот страх окончательно исчез, когда измельчавшие «потомки Ромула» стали пытаться защититься от досаждавших им готов и готских союзников не в духе староримской доблести – силой оружия в полевых сражениях, а тем же способом, что и спустя 300 лет от разбойничьих полчищ «последних гуннов» во главе с сыновьями Аттилы. Поскольку обескровленных в междоусобных войнах римских легионов уже не хватало для эффективной защиты границ, римляне взяли себе в союзники суровую природу нынешних Балкан (тогдашних Гема и Родоп). Они стали возводить укрепления в различных, важных в стратегическом отношении пунктах и заманивать готов, вандалов и карпов, наверняка хуже знакомых с местностью, чем сами римляне, в ловушки. «Вытеснив врага за обрывистые склоны Гема, они заняли крутые горные проходы, чтобы, отрезав варварам всякий выход, взять их измором» (Аммиан Марцеллин), вынуждая то или иное мелкое «скопище», с римской точки зрения, готов «со товарищи», полумертвых от голода, жажды и бессильной ярости, сдаться на милость победителей. Однако крупным готским «скопищам» обычно удавалось вырваться из кольца «голодной блокады» на «оперативный простор». «Как дикие звери, сломавшие свои клетки» (Аммиан), готы со всей накопившейся яростью и неутоленной алчностью грабили и опустошали римские земли за Гемом и Родопскими горами.

В качестве иллюстрации приведем фрагмент из марцеллиновых «Деяний»:

«Безнаказанно рассыпались они (готы. – В.А.) для грабежа по всей равнине Фракии, начиная от местностей, которые омывает Истр, до Родопы и пролива между двумя огромными морями. Повсюду производили они убийства, кровопролития, пожары, совершали всякие насилия над свободными людьми. Тут можно было наблюдать жалостные сцены, которые ужасно было видеть и о которых равно ужасно повествовать: гнали бичами пораженных ужасом женщин и в их числе беременных, которые, прежде чем разрешиться от бремени, претерпевали всякие насилия; малые дети хватались за своих матерей, слышались стоны подростков и девушек благородного происхождения, уводимых в плен со скрученными за спиной руками. За ними гнали взрослых девушек и замужних женщин с искаженными от плача чертами лица, которые готовы были предупредить свое бесчестие смертью, хотя бы самой жестокой. Тут же гнали, как дикого зверя, свободнорожденного человека, который незадолго до этого был богат и свободен, а теперь изливал свои жалобы на тебя, Фортуна, за твою жестокость и слепоту: в один миг он лишился своего имущества, своей милой семьи, дома, который на его глазах пал в пепле и развалинах, и ты отдала его дикому победителю на растерзание или на рабство в побоях и муках» («Деяния»).