Готы

И вот мы приходим к осознанию этой неприглядной правды, отрицать которую невозможно, несмотря на вполне понятное, с педагогической точки зрения, желание, например, школьного учителя истории насколько можно приукрасить ее в глазах своих учеников. В «книге книг» всего просвещенного человечества – гомеровских эпосах о Троянской войне и ее последствиях, так замечательно переведенных для наших предков и нас, многогрешных, такими виртуозами пера, как Н. И. Гнедич, В. А. Жуковский и прочие, – безо всяких прикрас описаны воинские обычаи героической эпохи греческой истории – эпохи, которую товарищ Фридрих Энгельс назвал в своем труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» периодом военной демократии или высшей ступенью варварства. «К ней принадлежат греки героической эпохи, италийские племена незадолго до основания Рима, германцы Тацита, норманны времен викингов» (Энгельс). Что же мы видим у Гомера? Захваченные города подвергаются столь основательному разграблению и разгрому, что жизнь в них зачастую прекращается навсегда. «Что в городах разоренных мы добыли, все разделили», – говорит воспетый Гомером герой Ахиллес. Страбон и Геродот приводят нам целый ряд названий таких городов, некоторые из которых известны нам еще по «Илиаде» Гомера. Победители уносят из разоренных ими городов награбленное добро – «рухлядь», как говорили у нас на Руси, – на своих собственных плечах или на плечах своей двуногой добычи, или, говоря по-древнерусски, «челяди». Захваченных во взятых городах мужчин обычно убивают, за исключением военнопленных, взятых в полевом сражении. Ведь добровольная сдача врага в плен сокращала время битвы. Если бы враг не мог рассчитывать на пощаду, он продолжал бы драться до последнего, что, естественно, влекло за собой дополнительный риск для победителя. Всех женщин и детей без исключения порабощали – обращали в рабство, ибо города-государства остро нуждались, так сказать, в «служебном персонале», т. е. в бесправном низшем социальном слое, предназначенном для выполнения всевозможных работ и оказания всевозможных услуг как в государственном, так и в частном хозяйстве. Причем женщины-пленницы рассматривались, прежде всего, как вещь.

Когда Хриз, жрец бога Аполлона, просит предводителя ахейского[229] войска под Троей царя Агамемнона вернуть ему за выкуп свою плененную ахейцами дочь Хрисеиду, Агамемнон гневно отвечает ему просителю:

Старец, чтоб я никогда тебя не видал пред судами!
Здесь и теперь ты не медли и впредь не дерзай показаться!
Или тебя не избавит ни скиптр, ни венец Аполлона.
Деве свободы не дам я; она обветшает в неволе,
В Аргосе, в нашем дому, от тебя, от отчизны далече —
Ткальный стан обходя или ложе со мной разделяя.
Прочь удались и меня ты не гневай, да здрав возвратишься!

(«Илиада». Песнь первая. Язва)

Восприятие пленниц в качестве материальной ценности выражалось в том, что взятых в плен девушек или женщин было принято, наряду с другими сокровищами, дарить боевым товарищам; в том, что девушек и женщин объявляли призом победителю в состязаниях или обещали в награду за особые заслуги. Захваченных в качестве добычи девушек и женщин распределяли среди победителей по жребию. Правда, в отличие от всей прочей добычи, их, похоже, не использовали в качестве предмета меновой торговли. Нередко стоимость пленницы, колебавшаяся в зависимости от ее возраста, навыков, физических и умственных способностей и качеств, устанавливалась достаточно точно. Она равнялась, скажем у Гомера в «Илиаде», стоимости четырех волов, в то время как, скажем, медный треножник стоил в три раза дороже – двенадцать волов.