Говори

Он кивает. Кто-то колотит в дверь. Я отпираю, она распахивается. Снаружи Николь, а с ней вся команда по лакроссу – вспотевшие, злые, с клюшками наперевес. Кто-то отделяется от группы и бежит звать на помощь.

Final cut

Мистер Фримен наотрез отказался вовремя сдавать ведомость с оценками. Положено за четыре дня до окончания занятий, а он сказал, что не видит в этом смысла. И вот в самый-самый последний день учебного года я осталась после уроков, чтобы довести свое дерево до ума.

На стене, где были оценки, мистер Фримен рисует панно. Строчку с моим именем он не тронул, а все остальное закрасил валиком быстросохнущей белой краской. Напевая, смешивает цвета на палитре. Хочет изобразить рассвет.

В открытое окно влетают каникулярные голоса. Занятия почти закончились. В коридоре хлопают двери шкафчиков и раздаются вопли: «Буду скучать – помнишь мой номер телефона?» Я включаю радио.

Дерево дышит, стопудово: короткими мелкими вдохами, как будто только нынешним утром проклюнулось из земли. Это дерево несимметричное. Кора на нем шершавая. Я стараюсь сделать так, будто на нем уже давным-давно вырезали инициалы. Одна из нижних веток болеет. Если такое дерево и правда где существует, то поскорее бы эта ветка отсохла, а то она убьет все остальное. Из земли торчат корни, крона тянется к солнцу – могучая, здоровая. Молодая листва получилась лучше всего.

В окно лезет сирень, на ней несколько ленивых пчел. Я вырезаю, а мистер Фримен смешивает оранжевую и красную краски, чтобы поточнее передать оттенки рассвета. На парковке визжат колеса отъезжающих машин, звучит еще одно негромкое прощание. А у меня впереди летняя школа, так что спешить мне некуда. Но я хочу закончить это дерево.

Входит парочка выпускниц. Мистер Фримен осторожно их обнимает – то ли потому, что весь в краске, то ли потому, что учителю за обнимашки с учениками могут настучать по голове. Я занавешиваю лицо волосами и смотрю сквозь них. Они болтают про Нью-Йорк – девчонки уезжают туда учиться. Мистер Фримен записывает им какие-то телефонные номера, названия ресторанов. Говорит, что у него много друзей на Манхэттене и надо бы им как-нибудь в воскресенье встретиться на бранч. Девчонки – женщины – подпрыгивают и пищат:

– Ого, неужели все это взаправду?

Одна из них – Чирлидерша Эмбер. Вот поди и пойми что.

Прежде чем уйти, выпускницы смотрят в мою сторону. Одна – не чирлидерша, просто девчонка – кивает и говорит:

– Молодчина. Надеюсь, ты в порядке.

До конца учебного года всего несколько часов, а я вдруг стала знаменитостью. Благодаря длинным языкам девчонок из команды по лакроссу все еще до конца дня узнали, что случилось. Мама повезла меня в больницу наложить швы на порез на руке. Когда мы вернулись домой, на автоответчике ждало сообщение от Рейчел. Она просила ей перезвонить.

В дереве чего-то не хватает. Я подхожу к учительскому столу, беру кусок крафта и мелок. Мистер Фримен рассказывает про художественные галереи, а я учусь рисовать птиц – стремительные всплески цвета на бумаге. С забинтованной рукой рисовать неудобно, но я не сдаюсь. Рисую, не думая: полет, полет, перо, крыло. На бумагу падает капля, птицы расцветают в ярком свете, и перья их обещают что-то очень важное.

ОНО случилось. Этого не изменить и не забыть. От этого не убежишь, не улетишь, не спрячешься даже под землей. Энди Эванс изнасиловал меня в августе, когда я была пьяной и слишком маленькой, чтобы понять, что происходит. Я в этом не виновата. Он причинил мне боль. Я в этом не виновата. Но я не позволю ему меня убить. Я вырасту.

Смотрю на свой скромный рисунок. Все в нем на месте. Видно даже сквозь воду, застилающую глаза. Далеко от совершенства, но тем даже лучше.

Звенит последний звонок. Мистер Фримен подходит к моему столу.

Мистер Фримен:

– Время вышло, Мелинда. Ты закончила?

Я подаю ему рисунок. Он берет его, рассматривает. Я снова шмыгаю носом, вытираю глаза кулаком. Синяки видно отчетливо, но они пройдут.

Мистер Фримен:

– У меня в мастерской плакать не положено. От этого краски портятся. Соль, видишь ли, она засаливает. Въедается, как кислота. – Он садится рядом со мной на табуретку, возвращает мне работу. – Ставлю тебе А+. Ты честно трудилась. – Подает мне коробку с салфетками. – Тебе многое пришлось пережить, да?

Последний кусок льда у меня в горле тает от слез. Я чувствую, как стылая неподвижность внутри отступает, раскалывается на льдинки, а они исчезают в потоке солнечного света на заляпанном краской полу. Откуда-то всплывают слова.

Я:

– Я вам сейчас все расскажу.

Дело было так…

В конце 1996 года я проснулась от кошмарного сна и придумала героиню, которая потом, в романе «Говори», стала Мелиндой Сордино. Я думать не думала, что книгу напечатают, но ее напечатали. И ее прочитало больше миллиона человек. Вот так вот.

Все последние двенадцать лет я пару раз в неделю слышу от читателей вопрос, когда я напишу продолжение «Говори».

Нет. Не совсем так.