Говорят женщины

Если только небо не часть сна, говорит Оуна. Или если сны логичны.

Но сны не логичны, говорит Агата.

Не знаю, говорит Оуна, может, они самое логичное изо всего, что у нас может быть.

Небо реально, говорит Мейал, а сны – нет.

Откуда ты знаешь? – спрашивает Оуна. – Разве нам не снится небо? Разве небо вообще не сон? Что, конечно, не делает его нереальным.

Агата решительно меняет тему разговора. Где Мариша? – спрашивает она. – И Аутье? Посмотрите на небо, добавляет она, имея в виду свет на горизонте.

Мейал разбрасывает по столу лоскуты и катушки с нитками, создавая впечатление, будто женщины готовятся шить одеяло.

Это на тот случай, если Клаас вернется, объясняет она, а закончив, поворачивается к Саломее и тихо, взволнованно говорит ей, что у нее прекратились месячные.

Саломея чертыхается, а затем высказывает шутливые предположения, кто может быть отцом ребенка.

Мейал поднимает рыжий палец (тайная жизнь!), призывая Саломею молчать.

(Я замечаю, что всякий раз, расстроившись или разозлившись, Саломея дергает Нейтье за косу, та уже измучилась. Она отсаживается от Саломеи и просит бабушку, Агату, доплести косу.)

Мейал рассказывает Саломее, как ее муж Андреас каждый месяц пугается, когда у нее начинается кровотечение, но она не умирает. Он так теряется. Мейал смеется.

Ты перебираешь, это смешно, говорит Грета. Конечно, Андреас знает про женский цикл. (Она явно не одобряет неуважительное отношение Мейал к мужу.)

А ты ему не объяснила? – спрашивает Саломея.

Мейал опять смеется. Забавно, когда он пугается, говорит она.

В смысле, когда ты не умираешь от кровотечения? – спрашивает Оуна. – Он считает тебя ведьмой?

Наконец по лестнице на сеновал поднимается Мариша. За ней Аутье, помогает.

Грета бросается к Марише и обнимает ее.

Оуна и Агата отводят взгляд.

Саломея встает. Что случилось? – спрашивает она. – Что случилось?

Лицо Мариши в синяках и порезах. Рука на перевязи, которую соорудили из мешка для корма. У Аутье тоже на щеке синяк, имеющий форму раскрытой руки. Они садятся за стол.

Он уехал? – спрашивает Грета.

Мариша, как всегда, дерзко, отвечает: А иначе пришла бы я сюда?

Нейтье с наконец-то заплетенной косой подсаживается к своей подружке. Она ничего не говорит, ей нечего сказать или предложить, но она подлаживает свое дыхание к дыханию Аутье. Они смотрят вперед, я не понимаю куда, но там не пустота. И молчат.

Тогда давайте начнем, говорит Агата. Вчера был день разговоров, сегодня – действий. Завтра вернутся мужчины. Мы все – более-менее – решили уйти до их возвращения, я правильно понимаю? Отвергли вариант остаться и бороться, поскольку мы миролюбивы и…

Саломея перебивает: Или поскольку мы не выиграем.

Нет, говорит ее мать, мы отвергли этот вариант, так как наша вера имеет базовые ценности, и одна из них – миролюбие. У нас нет другой родины, кроме веры, и залог вечного мира на небесах – служение нашей вере.

Хорошо, что этот гребаный мир не в Молочне, чуть не плюется Саломея.

Саломея, пожалуйста, не сквернословь, говорит Агата и советует дочери вместо брани сделать двенадцать «звездных» прыжков.

Нейтье смеется.

А двенадцать звездных прыжков дадут мир Молочне? – спрашивает Саломея.

Мариша, кривя истерзанное лицо, говорит: Я думала, сегодня день действий, а не разговоров.

Женщины, сегодня снисходительные к Марише, тихо смеются, одобряя ее неунывающее чувство юмора.

Да, продолжает Агата, мы отвергли вариант не делать ничего, так как, не делая ничего, не защитим детей, данных нам Богом, чтобы мы их оберегали и растили…

Мариша перебивает: Но как можно быть уверенным, что с ними не произойдет ничего плохого, если мы уйдем из Молочны?

Нельзя, говорит Оуна. Но можно быть уверенным, что плохое с ними произойдет, если мы останемся.

Оуна и Мариша смотрят друг на друга.

Разве нет? – спрашивает Оуна.

Мариша молчит. Глаза у нее влажные. Она складывает лоскуток и дергает нитки. Женщины переводят взгляд на свет, поднимающийся над горизонтом и льющийся в окно сеновала Эрнеста Тиссена.

* * *

Я задуваю керосиновую лампу, света на сеновале уже достаточно. Женщины сегодня беззащитные, серьезные, оскорбленные, взволнованные. Еще я чувствую, как Марише хочется остаться в тени, чтобы ее никто ни о чем не спрашивал. С улицы доносятся крики животных, ветер из открытого окна треплет пряди волос, выбившиеся из запрещенного пучка Оуны.

Сколько раз нам придется собирать вещи и уходить в ночь? – спрашивает Грета.

Аутье и Нейтье переглядываются. (Они буквалистки и, наверно, думают: Мы ведь никогда этого не делали.)

Грета, это отсылка к чему? – спрашивает Агата.

Для уроков истории сейчас не время, говорит Мариша. Насколько я понимаю, мы решили, что хотим, убеждены в правильности и имеем право на три вещи.

Какие? – спрашивает Грета.

Мариша отвечает: Мы хотим, чтобы наши дети были в безопасности. Она тихо заплакала, ей трудно говорить, но она продолжает. Мы хотим крепко стоять в нашей вере. И мы хотим думать.

Агата хлопает один раз в ладоши и, не разъединяя рук, говорит: Слава Богу. Грета, опять, как судья в футболе, поднимает руки над головой. Старшие женщины ликуют. Саломея и Мейал улыбаются.