Говорят женщины

Саломея говорит: Да, все так.

Точно, говорит Мейал.

Ну, не совсем точно, но, по мне, так хорошо, говорит Саломея. Хорошее начало.

Саломея, ты и с последним вздохом на земле будешь меня поправлять? – спрашивает Мейал.

Да, если потребуется, отвечает Саломея.

Оуна широко раскрыла глаза. То ли замечталась, то ли в трансе. Это начало новой эры, говорит она. Наш манифест. (Слово «манифест» она говорит по-английски, но в меннонитской огласовке звучит как «меннофасто».)

Наш что? – спрашивает Аутье.

Пожалуйста, все вопросы к Саломее, говорит Мейал. Она готова с последним вздохом повышать образовательный уровень своих глупых друзей.

Саломея смеется и возражает: Я не говорила, что ты глупая, Мейал. Только слово «точно» ты употребила неточно.

Мейал скручивает цигарку и предлагает за такое преступление запытать ее до смерти.

Что такое манифест? – опять спрашивает Аутье.

Женщины хмурятся и смотрят на Оуну, которая улыбается.

Я не совсем уверена, говорит она, но мне кажется, некое заявление. Руководящее указание. Потом она смотрит на меня и спрашивает: Так?

Да, киваю я, заявление. Заявление о намерениях. Иногда революционных.

Агата и Грета обмениваются встревоженными взглядами.

Нет-нет, Август, говорит Агата, они не могут быть революционными. Мы не революционеры. Мы обычные женщины. Матери. Бабушки.

Революционеры – солдаты, добавляет Грета, часто вооруженные винтовками, бомбами или еще чем-нибудь в таком роде. Мы совсем другое. (В Молочне любое упоминание о революции вызывает мысли о русской революции, что для меннонитов дело не благое.)

Но мы готовы умереть за наше дело? – спрашивает Оуна.

Нейтье и Аутье мотают головами.

Да, говорит Саломея, конечно.

Нейтье и Аутье обмениваются встревоженными взглядами, очень похожими на взгляды их бабушек секунду назад.

Ты готова убить за наше дело? – спрашивает Оуна.

Нет, говорит Саломея.

А себя позволишь убить за наше дело? – спрашивает Оуна.

Вообще-то нет, отвечает Саломея. Лучше нет.

Потому что не хочешь делать убийц из других людей? – спрашивает Оуна. – Или потому что ставишь свою жизнь выше дела?

Не знаю, нетерпеливо отвечает Саломея. А время идет.

Оуна просто пытается точно понять, говорит Мейал. Разве точность не твой конек? То, о чем ты будешь говорить, испуская последний вздох?

Послушайте, хватит, говорит Агата.

Я не без волнения поднимаю руку, и Агата спрашивает: Да, Август?

Я еще раз прошу прощения за то, что необдуманно использовал слово и вызвал ненужные споры.

Оуну тошнит в ведро для корма рядом с ней. Она извиняется. Потом смотрит на меня. Мне нравится слово «революционный», говорит она. На подбородке у нее следы рвоты.

Саломея берет клок сена и, подтерев ей подбородок, возбужденно что-то шепчет.

Оуна кивает и смотрит в сторону окна. Опять кивает. (Маленькая революция внутри большой?)

Поехали дальше, говорит Агата. Мы договорились, что хотим лишь защитить наших детей, сохранить нашу веру и получить возможность думать? Что мы не революционеры (и не животные)? И что на вопрос, готовы ли мы умереть за наше дело, необязательно давать ответ сейчас, поскольку перед нами стоят более неотложные задачи?

Да, говорит Мейал. Но я бы хотела поднять еще один вопрос. Он имеет отношение к библейской мысли о том, что женщины должны слушаться своих мужей и подчиняться им. Если мы хотим остаться хорошими женами, как же мы можем оставить своих мужей? Разве это не непослушание?

Мы прежде всего и больше всего должны нашим детям, говорит Саломея. Наш долг обеспечить их безопасность.

Но в Библии так не сказано, говорит Мейал.

Мы не умеем читать, говорит Саломея. Откуда же нам знать, как сказано в Библии?

С тобой очень трудно, говорит Мейал. Нам рассказывали, что сказано в Библии.

Да, говорит Саломея. Петерс, старейшины и наши мужья.

Верно, говорит Мейал. И сыновья.

Сыновья! – восклицает Саломея. – И что объединяет Петерса, старейшин, наших сыновей и мужей?

Я уверена, ты нам сейчас сообщишь, говорит Мейал.

Они все мужчины! – говорит Саломея.

Конечно, говорит Мейал, я знаю. Но кто еще мог бы растолковать нам Библию?

По-моему, говорит Саломея, уйдя, мы не обязательно ослушаемся мужчин и поступим не по Библии, так как не знаем, что там дословно сказано, мы ведь не можем ее прочитать. Более того, мы считаем своим долгом подчиняться мужьям единственно потому, что именно они растолковали нам библейские предписания. Если твой муж, обращается она к Мейал, говорит тебе, что устами мужчин – пророков, апостолов или самого

Иисуса – Бог разъяснил в Библии, что он, твой муж, когда ты не уверена в его правоте, должен бить тебя по лицу, сечь своих малышей, если они случайно не закрыли дверь в сарай, и ты тоже должна их сечь, ты с ним согласишься?

Мейал закатывает глаза, а заодно цигарку.

Ты бы решила, что он точно знает закон Божий? – не унимается Саломея.

Оуна цитирует Екклесиаста: Время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.

Агата поднимает брови. Что за дурацкий спор вы затеяли? – спрашивает она.

В Библии говорится, есть время для ненависти и время для войны, повторяет Оуна. Мы в это верим?

Женщины молчат.

Нет, говорит потом Агата, не верим.