Говорят женщины

Я спросил у нее, умеет ли она ориентироваться по звездам, знает ли, где Южный Крест.

Она улыбнулась и покачала головой.

Сейчас все ужинают, сказал я ей. Пока обитатели колонии сидят по домам, я возьму ключ, схожу в кооператив и заберу сейф. Я не смогу его открыть, не знаю кода, но возьму и спрячу. Еще я сказал, что, уходя из Молочны, если они уйдут, пусть женщины возьмут сейф с собой и найдут кого-нибудь, кто поможет им открыть его в другом месте, где-нибудь.

А может быть, сказал я, Беньямин даст мне одну из своих динамитных шашек, которыми отпугивает аллигаторов в Сорговом ручье. Тогда вы сможете взорвать сейф.

А не проще узнать код? – прошептала Саломея.

Я принялся умолять ее не пытаться этого делать. И еще раз извинился, после чего попросил поскорее возвращаться к своим обязанностям, чтобы не вызывать подозрений.

Именно тогда Саломея произнесла мое имя.

Август, сказала она, деньги в любом случае наши. Нечего прощать.

Она снесла Мип по лестнице и быстро ушла.

* * *

Потом на тропинке возле моего сарая я встретил Оуну. Ярко светила луна.

Я вышел нарвать немного ягод на вечер, поскольку Оуна упомянула сезон черемухи, и капнул соком на перед рубашки. Я вернулся в сарай, переоделся, взял испачканную рубашку и отправился в прачечную бросить ее в корзину для завтрашней стирки. Выйдя из прачечной, я услышал женский голос, произнесший мое имя. Еще раз. Две женщины за один день произнесли мое имя, что вызвало во мне целую бурю чувств.

И во второй раз его произнесла Оуна. Она сидела на низкой крыше прачечной и смотрела на звезды.

Август! – позвала она.

Я поднял глаза.

Иди посиди со мной.

Я забрался на бочку с водой. И сидел рядом с ней, ночью. Только мы вдвоем. Колени у меня дрожали.

Оуна спросила, зачем мне понадобилась прачечная, я ответил. Потом мы молчали.

Наконец я спросил Оуну, может, она знает про Южный Крест. И указал на скопление ярких звезд.

Конечно, знаю, сказала она. И рассмеялась.

Я сказал, что женщины могут по нему ориентироваться.

Надо вот так сжать правый кулак, сказал я. Я взял ее руку и, сжав в кулак, поднял к звездам. Рука у нее была напряжена, кулак стиснут, как у борца за свободу.

Теперь надо навести костяшку указательного пальца на перекладину Креста, сказал я. Я держал Оуну за запястье и чувствовал величие Господа, всепоглощающую благодарность. Что-то перевернулось в животе. Мою молитву услышали.

А теперь, сказал я, кончик большого пальца, вот так, будет показывать на юг.

Оуна улыбнулась, кивнула и захлопала в ладоши.

Покажешь остальным? – спросил я.

Конечно! – еще раз сказала она. – У нас будет урок по ориентации.

Оуна, сказал я.

Она посмотрела на меня, все еще улыбаясь.

Ты знала эту маленькую хитрость?

Она засмеялась и кивнула. Конечно, знала.

Я тоже улыбнулся, глупо, и промямлил, вот, мол, найти бы такое, чего она еще не знает, я бы ей рассказал.

Такое есть, сказала она. Расскажи, почему тебя посадили.

Я украл лошадь, ответил я.

Оуна торжественно кивнула, как будто так и думала.

И я все ей рассказал. В Лондоне после исчезновения моего отца и смерти матери мне негде было жить. Я учился в университете, ходил на семинары по истории, и у меня случился нервный срыв. Я бросил учебу (просвещение) и присоединился к группе анархистов, художников, музыкантов, поселившихся на пустыре у верфи Горгульи в Уондсворте, недалеко от Темзы. (Именно там я понял, как люблю уток, хотя не понял, что такую смешную информацию о себе лучше хранить при себе, особенно в тюрьме.)

Разговор об околоводных птицах в тюрьме, даже самая мелкая деталь, может привести к жестокому избиению, сказал я Оуне, и она тоже решила: мне следовало помалкивать.

Но когда что-то очень любишь, трудно хранить это в секрете, правда? – сказала она.

Я пробормотал «да» и посмотрел на нее, потом на Южный Крест, потом себе на колени.

В Уондсворте было здорово, продолжил я. Мы жили просто, одной семьей. При помощи материала, взятого нами из руин старых зданий, снесенных городом, чтобы проложить автостраду, я построил несколько домиков. В нашей экодеревне мы проводили концерты, завели огороды, старались ладить друг с другом. Нас там жило несколько сотен, и однажды мы все отправились в Гайд-парк выразить протест против одного принятого закона. Закон позволял государству в рамках уголовного законодательства ужесточать наказание за «антиобщественное» поведение, вроде нашего. Он запрещал празднества, сборища и даже определенную музыку с «характерной последовательностью повторяющихся тактов». Рассказывая это Оуне, я изображал в воздухе кавычки, пытался придать голосу властности и говорил с британским акцентом.

Оуна рассмеялась. Что за музыка? – спросила она.

Техно, сказал я. Ты знаешь, что такое техно?

Нет.

Электронная танцевальная музыка.

Так ты правда украл лошадь? – спросила она.