Говорит и показывает Россия

12 июля 2014 года “Первый канал” показал интервью с женщиной, которая представлялась жительницей Украины, якобы ставшей свидетельницей страшной картины – публичной казни трехлетнего мальчика, которого распяли на доске объявлений на главной площади Славянска, когда туда вновь вошли правительственные войска Украины. Она не поскупилась на кровавые подробности: украинские “твари” – “правнуки галичан”, сотрудничавших с гитлеровцами, – изрезали малыша и заставили его мучиться полтора часа перед смертью. Женщина добавила, что мать мальчика привязали к танку и протащили по площади. История, рассказанная в эфире главного телеканала страны, была вымыслом от начала и до конца. Запуская такие легенды о распятых или замученных украинскими солдатами детях, российская пропаганда приводила в действие испытанный временем механизм возбуждения ненависти. Многие российские телевизионщики, закончившие журналистский факультет, где была военная кафедра, обучались средствам “спецпропаганды”, целью которой было “деморализовать вражескую армию и установить контроль над оккупированной территорией”. Как писал в 2015-м Владимир Яковлев, посещавший занятия на этой военной кафедре, одним из приемов, которым обучали студентов, был метод “большой лжи”.

Его суть заключается в том, чтобы с максимальной степенью уверенности предложить аудитории настолько глобальную и ужасную ложь, что практически невозможно поверить, что можно врать о таком. Трюк здесь в том, что правильно скомпонованная и хорошо придуманная “большая ложь” вызывает у слушателя или зрителя глубокую эмоциональную травму, которая затем надолго определяет его взгляды вопреки любым доводам логики и рассудка. Особенно хорошо работают в этом смысле ложные описания жестоких издевательств над детьми или женщинами. Допустим, сообщение о распятом ребенке за счет глубокой эмоциональной травмы, которую оно вызывает, надолго определит взгляды получившего эту информацию человека, сколько бы его потом ни пытались переубедить, используя обычные логические доводы[456].

В отличие от инструкций, описанных в учебниках по спецпропаганде, направленной на деморализацию противника, главной мишенью российской спецпропаганды и большой лжи стали граждане собственной страны.

Российское телевидение действовало, как психотропное средство, как галлюциноген. Вот что писал об этом Невзоров: “Патриотические видения истеричны, агрессивны и настойчивы… Следует помнить, что, помимо задач прикладных и промежуточных, у патриотизма всегда есть главная цель. Та самая, ради которой этот идеологический наркотик и закачивается стране в вены. Она состоит в том, чтобы по первому же щелчку пальцев любого дурака в лампасах толпы мальчишек добровольно соглашались бы превратиться в гниющее обгорелое мясо”[457].

Цель информационной войны, развязанной Россией, заключалась не в том, чтобы убедить кого-то в правоте российской позиции, а в том, чтобы втянуть в конфликт гражданское население как в России, так и в Украине, – и этой цели телевидение добилось. Многие из жителей украинского юго-востока, взявших в руки оружие, не имели регулярных доходов и социального статуса, подрабатывая в “копанках” – нелегальных шахтах, и не ощущали причастности к Украине как к государству. Некоторые раньше служили в советской армии и после распада СССР полагали, что советская родина их бросила. Нажимая на эти болевые точки, российское телевидение звало их воевать за страну, которой больше не было, которая прекратила свое существование почти четверть века назад. Затеянная Россией гибридная война придавала смысл жизни этих людей, возвышала их над прежним жалким и безнадежным существованием, выводила их на телеэкраны, внушала, что они – жертвы и герои, обеспечивала оружием и указывала на врага. Одновременно российская пропаганда мобилизовала еще и тысячи добровольцев из россиян, которые устремились на восток Украины, чтобы тоже поучаствовать в кровавой битве с украинскими “фашистами”.