Граф Безбрежный. Две жизни графа Федора Ивановича Толстого-Американца

Цель суживает, отсутствие цели делает широким. Что выше — жизнь-служба или жизнь-вольность? Нужна ли вообще человеку в жизнь цель, или он может жить, как жил Федор Толстой — буйно и бесцельно? В молодые годы Американец вряд ли задавался этими вопросами. Молодой граф был естественен, как идеальный дикарь, который забавляется и резвится, как хочет и может. Когда славный мореплаватель Крузенштерн, вернувшись в Санкт-Петербург из занявшего два года кругосветного плавания, давал у себя дома бал, Федор Толстой явился на этот бал незваным гостем — хотел посмотреть, какое выражение лица будет в момент встречи у триумфатора. Крузенштерн встретил графа с ледяным выражением лица и не проронил ни слова.

Дуэли, которыми граф Федор Толстой прославился не менее своих путешествий, были в первую четверть девятнадцатого века делом обыкновенным. Дрались все. Пушкин, по крайней мере в свои молодые годы, был бретером, который сам напрашивался на пистолет. Грибоедов стрелялся с Якубовичем, который, зная страсть Грибоедова к музицированию, прострелил ему руку со словами: «Не будешь ты больше играть на пианино, Саша!» Князь Голицын и Шиков дрались на саблях прямо во время сражения, а кавалергард лейб-ротмистр Шереметев и джентльмен Завадовский были участниками одной из самых кровавых дуэлей в русской истории: они стрелялись из-за балерины Истоминой на Волковом поле в Петербурге, и Шереметев получил пулю в живот, и ел окровавленный снег, и на месте дуэли умер.

В кругу молодых людей, в котором вращались Пушкин и Толстой, отсутствие у человека дуэлей делало его не вполне правдоподобным и даже смешным. Дуэли для этих людей были чем-то вроде золотого запаса, подтверждавшего их репутацию. Больше дуэлей — выше репутация. Такие люди, как мрачный дуэлист Уваров Черный или лихой дуэлист Федор Гагарин стояли на вершине пирамиды: это были бретеры, уже при жизни ставшие мифами. Между этими героями пистолета шла негласная борьба за самую кровавую дуэль и за самую громкую репутацию, но Федор Толстой превосходил их всех. Он был дуэлист великого размаха.

«Дуэль в России — страшное дело», — написал в своей знаменитой книге маркиз де Кюстрин. В немногих словах — большое знание. Так жестоко и безрассудно, как в России, в цивилизованной Европе в то время уже не стрелялись. Патер Владимир Печерин вспоминает в своих «Замогильных записках» о пылком итальянце, который в 1836 году в Швейцарии вызвал на дуэль господина, который сделал ему замечание за то, что он громко разговаривал в библиотеке. Никто стреляться с итальянцем не стал, такой вызов был в серьезной Швейцарии нелепостью, дичью. В России же в то время бывали дуэли на пяти шагах, бывали на трех, а бывали дуэли через платок, когда дуэлисты левыми руками держали между собой белоснежный батистовый платок, а правой пистолеты. Никакого бытового гуманизма не существовало: все эти христиане, носившие под рубашками крестики и образа, готовы были отправить на тот свет ближнего своего за любую безделицу. Все они были дерзки и обидчивы и все соревновались в холодной храбрости и невозмутимости, с которой умели стоять под наведенным на них пистолетом. Эта невозмутимость перед лицом смерти ценилась особенно высоко. Когда Шереметев с секундантом Якубовичем приехали к Завадовскому с вызовом и выразили желание стреляться немедленно, Завадовский попросил отсрочки на два часа: чтобы пообедать. В такой его формально-вежливой просьбе была издевка, которую так ценили бретеры. О Завадовском — русском аристократе, сыне министра народного просвещения, молодом человеке с приятным лицом, в круглых очках — мы не знаем ничего. Он всю жизнь прожил в своих роскошных имениях частным человеком и остался в истории только одним: вот этой кровавой дуэлью.

Солнце русской поэзии могло закатиться гораздо раньше 1837 года, причем по причине, которая современному человеку наверняка покажется смехотворной. В Кишиневе на балу Пушкин потребовал, чтобы музыканты играли мазурку, тогда как молодой офицер потребовал играть кадриль. Чем не повод для смертоубийства? Стрелялся Пушкина с командиром полка Старовым, который счел, что в лице молодого офицера оскорблен весь полк. Эта дуэль как будто сошла с будущих, еще ненаписанных страниц пушкинской прозы: зимний вечер, вой ветра, потоки снега, темные фигуры дуэлистов, едва видимые в метель, двукратный обмен выстрелами, примирение и фраза полковника Старова: «Теперь я вижу, что под пулями вы стоите так же хорошо, как и пишете!» Эта фраза так понравилась Пушкину, что он бросился полковнику в объятья.